Если Павел и полюбил Алицию, то потому, что ее локоть, ручки, ножки, может от природы, а может вследствие родительской опеки, были более девственны, чем это обычно встречается, и потому, что она показалась ему самой девственностью.
— Девственница, — думал он. — Она ничего не понимает. Аист. Нет, это слишком прекрасно, чтобы об этом думать, разве что — стоя на коленях.
А проходя мимо городской бойни, добавил: — Может она считает, что и маленьких телят приносит аист?.. Жаркое из телятины — прямо на стол мамы?.. О, как это возвышенно! Как же ее не любить?
Как же не любить Создателя? Непостижимо! Сколь славна природа, что в этой долине слез вообще возможно нечто такое, как девственность. Девственность — а стало быть отдельная категория существ замкнутых, изолированных, пребывающих в неведении, отгороженных тонкой стенкой. Они дрожат в тревожном ожидании, глубоко дышат, соприкасаются, не углубляя отношений — отрешенные от всего, что их окружает, закрытые на ключ от непристойности, опечатанные, и это не пустая фраза, не риторика, а самая настоящая печать, нисколько не хуже всех прочих печатей. Головокружительное соединение физики и метафизики, абстрактного и конкретного — из мелкой, чисто телесной подробности вытекает целое море идеализма и чудес, находящихся в разительном противостоянии с нашей грустной действительностью.
Она ест жаркое из телятины и ничего такого не знает, ни о чем не догадывается, невинно ест, и так во всем — с утра до вечера. Как-то раз она вместо «паук» сказала «паучок»: «паучок поедает мушек». О, чудо! Невинная и в гостиной, и в столовой, и в своей комнатке за белой занавеской и в кло... Тсс! Жуткая мысль! — Зубы стиснул, а все лицо нервно дрожит. — Нет, нет, — шептал он, — этого она вообще не делает, она этого не умеет, иначе не было бы Бога на небесах. — Однако он понимал, что лжет. — Но в любом случае это происходит вне ее — ведь она тогда мыслями не присутствует — а так как-то, машинально, само собой...
Да, однако — что за ужасная мысль!
Ах! А я-то? Я, тот, который думает об этом, может о чем-то подобном думать и не глохнет, и не слепнет перед лицом этого ужаса, а напротив — разглядывает все это в душе. Какая низость! Но это не ее вина, что на нее это упало, а моя, что я такой испорченный и грязный и не умею обуздать мысли. Разве со своей стороны я не обязан в ответ на ее девственность проявить чуть больше бессознательного? Да, для того, чтобы подобающим образом полюбить девственницу, надо самому быть девственником и находиться в неведении, иначе не получится нашей идиллии.
Вот почему я жажду быть девственником, но как этого добиться? Я не девица. Правда, я мог бы, как ксендз или монах, облечься в черное, отгородиться постом и сутаной, блюсти половое воздержание, но что мне с того? Разве монах или ксендз девственны? Отнюдь, секрет мужской девственности кроется в другом. Прежде всего, крепко зажмуриться, и во-вторых, положиться на инстинкт. Я чувствую, что инстинкт подскажет мне путь. Так же, как я инстинктивно ощущаю, хотя и не смог бы сказать почему, что ее уши более девственны, чем нос, но еще больше девственности — в нежном овале плеч, а в большом пальце — меньше, чем в указательном, и как под этим углом зрения я могу оценить каждую черточку ее образа, точно так же и инстинкт покажет мне, как обрести мужскую девственность и стать достойным Алиции.
Надо ли распространяться, куда его завел инстинкт? Наверное каждый переживал нечто подобное между 13 и 14 годами жизни. Родители определили его по торговой части, он же колебался между двумя профессиями — солдата и моряка. Правда, в солдатской профессии есть слепое повиновение и жесткая постель, зато нет простора. Моряки же тем возвышаются над остальными, что они лишены общества особ противоположного пола, но им принадлежат пространство, стихия и свобода, а кроме того, морская вода — солона. Покачиваясь на волнах, корабль уносит их в дальние края, к фантастическим пальмам и цветным народам, в мир, столь же нереальный, как и тот, что снится спящим в белых постелях Алиции и ее ровесницам. Не без основания дальние те страны называют девственными, края, где мужчины носят косички, где уши, увешанные металлическими кольцами, вытягиваются аж до плеч, и где под баобабом, в то время, как весь народ предается ритуальным кривляньям, божки пожирают рабов или младенцев. Разве поцелуй потиранием носа о нос, бытующий в диких племенах, не взят живьем из мечтательной невинной головки? Долгие годы провел там Павел. Его поражало, что у тамошних девиц нет ни юбки, ни блузки, и все как есть на виду. Мерзость... — думал он. — Конец очарованью... Правда, сам по себе цвет предрешает исход дела... Когда он черный, красный или желтый, — тогда хоть с юбкой, хоть без юбки — невозможно претендовать на званье девственницы.
— Ты, Мони Буату, — говорил он одной негритянке, — ты голая... не краснеть... черная, оскаленная, гротескная — тебе не понять этого божественного смущения облеченной в ткань и боязливо отводящей взгляд невинности.
Юбочка, блузочка, маленький зонтик, щебет, продиктованная инстинктом святая простота — благотворно, но не для меня. Будучи мужчиной, я не могу ни пожимать плечиками, ни невинно стыдиться. Напротив — честь, отвага, достоинство, немногословность — вот атрибуты мужской девственности. Но по отношению к миру я должен сохранять некоторую мужскую наивность, представляющую собой аналогию девичьей невинности. Я должен все охватывать ясным взором. Я должен есть салат.. Салат — девственнее, чем редис, а почему — никто не знает. Может потому, что он кислее? Но вот ведь лимон — в нем еще меньше девственности, чем в редиске.
Что касается мужчин, то и у них есть дивные тайны за семью печатями — знамя, смерть под знаменем. Что еще? Вера — вот великое таинство, слепая вера. Безбожник подобен публичной женщине, доступной каждому. Я должен поднять что-то на высоту моего идеала, полюбить, слепо поверить и быть готовым пожертвовать жизнью — но что полюбить? Что-нибудь. Лишь бы был идеал. Я — мужская девственница, закупоренная своим идеалом!
И вот после четырех лет отсутствия он прохаживается с невестой по тропинкам садика. Хорошая пара. Госпожа S. вышивала скатерть и любовалась ими из окна, а Биби — гонялся по газону за пташками, которые с щебетом разлетались перед его красным язычком.
— Ты изменилась, — грустно говорил молодой человек, — не щебечешь, как раньше, и не машешь ручкой...
— Нет, нет, я тебя всегда люблю одинаково, — рассеянно ответила Алиция.
— Вот видишь! Раньше ты не сказала бы мне, что любишь. Не ожидал я от тебя такого, Алиция, что ты сможешь выговорить такие слова, что твой язык и губы смогут произнести это смущенное признание. Вообще какая-то ты беспокойная, взбудораженная, у тебя случайно не ангина?
— Я люблю тебя, только...
— Что только?
— А ты не будешь смеяться надо мной?
— Ты же знаешь, что я никогда не смеюсь. Я только улыбаюсь, и то — чистой улыбкой.
— Объясни мне, что значит любовь и что значу я?
— О, я так давно ждал этой минуты, — воскликнул он. — Что значит любовь? Присядь на эту скамеечку.
— Когда по сатанинскому наущению прародители отведали в раю плодов с древа познания, то, как ты знаешь, все изменилось к худшему. — О, Боже! — взмолились люди, — верни нам хоть частичку утраченной чистоты и невинности. Господь Бог беспомощно смотрел на эту шайку и не знал, куда в этом мерзком стаде приткнуть Чистоту и Невинность. И тогда он сотворил девственницу — сосуд невинности, тщательно закупорил этот сосуд и передал людям, они же воспылали к девственнице ностальгическим чувством.
— А замужние?
— Замужние — пустое, откупоренная, выветрившаяся бутылка.
— А почему, скажи пожалуйста, почему мужчины бросаются в девиц камнями?
— О чем ты, Алиция?
— У меня не раз бывало, — сказала Алиция, густо краснея, — что то один, то другой мужчина, на безлюдной улице, когда никто не видел... бросали в меня камнем.
— Что ты такое говоришь? — вымолвил пораженный Павел — Я и не слыхивал о таком, — шепнул он. — Как это? Бросался камнем?
