— Брал камень, большой кирпич и бросал в меня. Больно было, — тихонько шепнула Алиция.
— Это... это ничего... Это наверняка плохие люди... потехи ради или тренировались на меткость. Не думай больше об этом.
— Но почему девушки при этом должны улыбаться? — не отставала Алиция.
— Почему они улыбаются? Как это? Что ты говоришь, детка? И часто с тобой случалось такое, Алиция?
— О, очень часто, почти что каждый день, когда я бывала одна или с Биби.
— А твои подружки?
— И они тоже жалуются на это. Невозможно не улыбнуться, — задумчиво тянула она, — хоть и больно.
— Оригинально, — думал Павел по дороге домой. — Вызывающе, даже грубо. Камнем в девушку — никогда ни о чем подобном не слышал. Разве что, такое обычно скрывают. Она ведь сама говорит, что это бывает только тогда, когда никто не видит. Грубо — да, но вместе с тем и прелестно, а почему? Потому что инстинктивно. Я так взволнован, удивительно возбужден. О, мир девушек, мир любви полон этих чародейских причуд. Незнакомые улыбаются друг другу на улице, кто-то гладит чей-то локоть, улыбка сквозь слезы или поцелуй потиранием носов — все это ничуть не менее странно, чем кидаться камнями. Возможно, существует целый кодекс условных знаков и способов, о которых я, постоянно пребывая в Китае и в Африке среди дикарей, понятия не имею.
Девственность тем и характеризуется, что каждая вещь исполняется для нее иным смыслом, нежели тот, что присущ ей в действительности. Девственный мужчина считает, что бросить камнем не столь оскорбительно, как, допустим, лишь слегка прикоснуться рукой к щеке. Обычный человек, нормальная женщина подняла бы крик и убежала, она же — лишь улыбнулась каким-то загадочным глубинам. Обычный человек только бы и думал о том, как бы убежать с поля битвы, спасая, насколько это возможно, свою шкуру, в то время как для меня все совсем наоборот: для меня всем являются честь и знамя — стяг, или точнее говоря, цветная тряпка на ветру.
Монархия девственна в большей степени, чем республика, поскольку в ней больше тайны, чем в говорливых членах парламента. Монарх — величественный, безгрешный, безукоризненный, ни за что не отвечающий — является девственницей, а в меньших масштабах — и генерал тоже девственница.
О, святая тайна бытия, о, чудо существования, не я, принимая твои дары, буду смотреть тебе на руки. Совсем напротив — лишь покорно склоненная голова, глубокий вздох, хвала и благодарность, пантеизм и созерцание, а не фатальное по своим последствиям анализирование. Девственность и тайна — одно и то же, так будем же остерегаться приподнимать святую завесу.
Предавалась раздумьям и Алиция.
— Сколь дивен мир! Никто в нем не говорит прямо, а всегда символами. Ничего нельзя узнать. Павел, конечно, рассказал легенду. Всюду меня окружают символы и легенды, как будто все сговорились против меня. Рай, Бог... кто знает, может все это было выдумано специально для меня, для нас — молодых девушек. Я убеждена, что все таятся и притворяются, и что все основано на сговоре. Вот и мама с Павлом — тоже сговорились. Какое наслажденье пить чай, шумно прихлебывая, и наступать собачкам на хвосты... Да... Религия, долг и добродетель, а мне кажется, что за ними, как за ширмой, существуют некие строго определенные жесты, какие-то движения, что каждое такое возвышенное слово сводится к строго определенному жесту и привязывается к строго определенному моменту.
Ах! Представляю себе! Обычно все одеты и ведут себя прилично, но как только остаются один на один, мужчины бросают камнями в женщин, а те улыбаются, потому что болит. А еще — воруют... Разве я сама не украла серебряную ложку и не закопала ее в саду, не зная, что с ней делать? — Мама много раз вслух читала в газетах о кражах, теперь я понимаю, что это значит. Воруют, шумно пьют чай, наступают собачкам на лапы и вообще поступают наперекор, это и есть любовь — а девушек держат в неведении, чтобы... было приятней. Я вся дрожу.
На следующий день она обратилась к своему жениху, который с упоеньем всматривался в ее локоток:
— Павел... меня иногда посещают такие дикие фантазии!
— Тем лучше, моя дорогая, именно этого я от тебя и ожидал, — ответил он. — Чем бы ты была без капризов и без фантазий? Мне нравится это безрассудство чистоты!
— Но мои фантазии столь странны, Павел... право, стыдно сказать.
— У тебя, неискушенной, и не может быть других, — ответил он. — Чем более дикой и странной будет твоя фантазия, тем с большей готовностью я исполню ее, сокровище мое. Подчинясь ей, я воздам должное твоей и своей непорочности.
— Но... Понимаешь ли, это, собственно, это как-то иначе.. По крайней мере, я никак не могу этого понять. Скажи мне, тебе... тебе тоже... как и другим... приходилось когда-нибудь красть?
— За кого ты меня принимаешь, Алиция? Что означают эти слова? Неужели тебе хоть на минуту мог стать симпатичным мужчина, замешанный в подобном проступке? Я всегда старался быть достойным тебя и чистым, конечно в своем, мужском амплуа.
— Не знаю, Павел, не знаю, но скажи мне, только откровенно, очень прошу тебя, скажи мне, ты когда- нибудь, понимаешь, обманывал кого, или грыз, или ходил... полуголым, или спал когда-нибудь на каменной ограде, или может бил кого, или лизал, или может ел какую-нибудь гадость?
— Дитя мое! О чем ты говоришь? С чего ты все это взяла? Алиция, подумай... Неужели я смог бы лизать или обманывать? А мое достоинство? Ты, верно, не в себе!
— Ах, Павел, — сказала Алиция, — какой чудный день — ни одной тучки: приходится глаза прикрывать от солнца.
Так, ведя разговор, обошли они вокруг дома и оказались перед кухней, где на куче мусора валялась недогрызенная Биби кость с остатками розового мяса.
— Смотри, Павел, — кость, — сказала Алиция.