белыми, как свежий снег. Я же просто сгорел. А спина превратилась в сплошную язву. Меня положили на три дня в лазарет. Потом, на протяжении всего времени нашего пребывания в пустыне, с моего тела лоскутами сходила кожа, и Лобанов говорил, что из нее можно было бы сшить реглан.
Когда я вышел из лазарета, товарищи готовились к облету района. Нас посадили на Ил-14 и показали с воздуха территорию, над которой мы должны были действовать. Безжизненная пустыня, а дальше — море. Даже глазу не за что зацепиться. Только хорошенько приглядевшись, можно было увидеть взлетно- посадочную полосу аэродрома. С боков ее стояли низенькие светлые ангарчики, в которых находились боевые самолеты и самолеты-цели.
Сделав круг над этим затерянным в пустыне аэродромом, Ил-14 пошел на посадку.
Здесь уж было совсем как в пекле, и мы скоро чувствовали себя так, словно нас несколько дней поджаривают на сковородке.
— Вот так встреча! — послышалось у меня за спиной. Я оглянулся и увидел своего старого инструктора из авиаучилища Чеснокова. Он, как и все, кто относился к постоянному составу, был в просторной желтой куртке и желтых брюках. Эта форма не очень-то шла к его рыжим волосам и багрово- красному лицу в веснушках по кулаку. Она делала его похожим на клоуна из провинциального цирка.
— Вот так встреча! — я шагнул навстречу, и мы крепко пожали друг другу руки.
— А я считал, тебя уже нет на Земле, — сказал Чесноков, обнажая в улыбке красивые белые зубы. — Думал, улетел вместе с Шатуновым открывать новые миры.
Значит, и он читал наше письмо в Академию наук.
— Признаться, я не думал встретиться с вами в этом пекле. Вы здесь давно? — И я вспомнил свое дежурство на КП и ночную посадку Чеснокова на нашем аэродроме. — С того самого времени?
— С того самого, — Чесноков прекрасно понял меня. — Мы тогда испытывали новую бортовую радиолокационную станцию.
— А здесь тоже инструктором?
— Сопроводителем. Мы разговаривали около ангара, в котором летчики готовились к полету. Я пришел сюда с товарищами, чтобы посмотреть, как один из самолетов будут прицеплять к тяжелому бомбардировщику, как носитель потащит на высоту цель с полным запасом топлива, которое потом выльется из сопла огненной рекой под носом у перехватчиков, приехавших сюда за несколько дней до нас. Чесноков, видимо, занимался здесь тренажем на своем истребителе.
— Не терпится подлетнуть? — спросил он.
— Неплохо бы, а то мы, признаться, уже засиделись. Здесь ведь и Лобанов с Шатуновым. — Я поискал глазами среди переменников (так называли здесь летчиков переменного состава) своих товарищей. Они осматривали легкий истребитель-мишень. Потоки теплого воздуха, струившиеся над раскаленной землей, делали людей похожими на неясные призраки с кривыми туловищами и ногами.
— Коля! — позвал я Лобанова. Он оглянулся, толкнул в бок Шатунова, и они поспешили к нам. После возгласов удивления и рукопожатий начались взаимные рассказы.
— Ну скоро вы нас пустите по целям? — спросил Лобанов.
— А ты все такой же нетерпеливый, — улыбнулся Чесноков. — И, наверно, не раз за это расплачивался? Ну да ладно. Не будем сейчас об этом. Теперь уже скоро исполнится ваша мечта. Только сначала полетаете по закрепленному лучу.
Он стал рассказывать, что это такое. А я уже пред-ставил себя в кабине перехватчика. Луч прицельной антенны пока закреплен, потому что цели впереди нет. С околозвуковой скоростью несусь на высоте десять тысяч метров. Впереди на многие сотни километров море. Назад проскочила береговая черта.
— Пуск! — говорю я и нажимаю на скобу на ручке управления. Самолет встряхивает. Перед носом дым. И вот из-под плоскостей вырвались реактивные снаряды. Сначала они летят почти с такой же скоростью, как и самолет, и мне кажется, я вот-вот наскочу на них.
— Вы не пугайтесь этого, — говорил нам Чесноков. — А то один переменник чуть было не поседел и уже хотел катапультироваться.
…Снаряды все-таки ушли вперед, я вижу их по трассирующей массе, которая горит в хвостовой части. Теперь они идут по лучу от прицельной антенны. Я делаю плавные отвороты сначала в одну сторону, потом в другую, и снаряды впереди самолета тоже поворачиваются.
Это кажется мне каким-то волшебством, хотя я знаю, что волшебного здесь ничего нет.
Проходит десять секунд. За это время я успеваю сделать три отворота.
Потом снаряды взрываются.
— Только не забывайте вовремя выключать антенну, — сказал нам Чесноков. — Иначе снаряды не будут иметь дорожки и упадут вниз. У нас нередко бывают такие случаи.
Мы слушали Чеснокова раскрыв рот, сгорая от нетерпения скорее все это испытать не мысленно, а наяву.
— Потом вам придется выполнить полет на имитацию стрельбы, — продолжал Чесноков. — Ну это дело не очень сложное. Подниметесь звеном и будете поочередно отрабатывать маневр и атаку по двухместному истребителю. Инструкторы с этих истребителей будут давать вам замечания, командовать, когда отстать, когда подойти поближе, когда атаковать. Нужно, чтобы у вас выработался хороший глазомер.
Дав нам несколько напутствий, Чесноков извинился и ушел к своему самолету.
— Мы еще не раз увидимся, — крикнул он уже на ходу. — А то как бы не прозевать. — И указал на выруливающий на взлетную полосу бомбардировщик. Под фюзеляжем у него висели две мишени.
Бомбардировщик взлетел, и на аэродроме снова стало тихо. Бетонная полоса по-прежнему дышала жаром, как огромная плита, — за ней даже трудно было что-либо рассмотреть. Запланированные на воздушные стрельбы летчики разошлись по своим истребителям. Им не терпелось скорее выполнить зачетное упражнение и уехать из пустыни. Но до взлета перехватчиков было еще далеко, потому что тяжело нагруженному бомбардировщику требовалось не меньше двух часов для набора высоты, необходимой для пуска радиоуправляемых мишеней. Между тем время близилось к обеду. Я совсем изжарился на солнце, во рту пересохло и так пекло, что казалось: возьми в рот воды — она тотчас же закипит. Лобанов разбудил спавшего в автобусе шофера, и мы поехали в городок.
В гостинице нас ждали журналы, газеты и письма из дому. Мы читали их уже в столовой, куда приходили обычно раньше всех, «на первый черпачок», как менее занятые, и располагались словно дома: вешали на спинки стульев галстуки, наполняли квасом стаканы и тихонько потягивали его.
Самое большое удовольствие нам доставляли отклики из-за рубежа на запуск в СССР третьего искусственного спутника.
Читая их, мы проникались большой гордостью за наших ученых, за нашу советскую науку и технику.
— Да, печальные дни переживают господа капиталисты, — начинал Лобанов.
Завязывался оживленный разговор. Истомин то и дело призывал нас к порядку.
— Что за манера говорить всем сразу! — ворчал он. — Вы не в американском парламенте.
На этот раз письма были только командиру эскадрильи, и летчики смотрели на него с нескрываемой завистью.
А капитан хмурился, снова возвращался к прочитанному, — видно, что-то было там такое, что не могло не волновать.
Отдельные места из писем мы частенько читали вслух или пересказывали, так что знали друг о друге почти всю подноготную, но капитан откровенностью не отличался, и мы не надеялись, что он нам что-то поведает. А он вдруг отложил письмо в сторону и посмотрел на нас всех сразу:
— А вы знаете, товарищи, в полку есть изменения. Летчики оторвали взгляд от газет, поставили на стол стаканы с теплым кисловатым квасом.
— Подполковника Семенихина взяли в дивизию, — продолжал. Истомин. — Теперь он начальник политотдела. Прошу, как говорится, любить и жаловать.
— Жалко старика, — вздохнул Лобанов, хотя ему больше всех доставалось «на орехи» именно от
