Это была самая приятная прогулка из всех, какие я помню. Предоставленные самим себе, мы то и дело поворачивались друг к другу и целовались, как бы наверстывая упущенное во время короткой размолвки. Я загораживал Люсе путь, прося выкупа, и получал его в виде поцелуя. Потом такой же выкуп просила она. Мы в этот день скорее всего были похожи на детей природы.
Неожиданно мы снова вышли на старое место.
Это нас страшно развеселило. Снова попросил Люсю выбрать, на какую пойти картину. Она пожала плечами. Ей было безразлично.
Мы посмотрели три фильма. Точнее, присутствовали при их демонстрации. Наши лица были обращены к экрану, на котором такие же, как мы, люди строили, разрушали, любили, ненавидели, смеялись, плакали, но зачем все это они делали, нам было непонятно. Мы не улавливали смысла происходящего, потому что были заняты друг другом, мы без конца вели таинственный, волнующий нас обоих разговор. Мы никому не мешали, нас никто не мог услышать, говорили наши руки, пальцы…
Потом мы зашли в кафе и поели. А когда снова вышли на улицу, было темно. На небе горели звезды, но луна не показывалась. Окна домов смотрели розовыми, голубыми, желтыми и зелеными огнями, они точно дразнили нас, напоминая о том, что у нас нет своего угла и мы не можем сейчас уединиться и принадлежать друг другу.
Иногда мы замедляли шаги или останавливались и смотрели на чужую жизнь, думая вслух, как бы устроили свою.
Я не придавал значения убранству комнат. Я привык жить в помещениях, залитых солнечным или электрическим светом, с белыми стенами и потолками, но после Люсиных слов наша комната представлялась мне такой, какой хотелось видеть ее Люсе, с многоцветными обоями и круглым светлым пятном на столе.
— Чехлы на мебель я не буду надевать, — говорила Люся, замедляя шаги у другого окна. — Это простит. Комната становится похожей на общественное место.
И мне вспомнился зачехленный диван в загсе.
Люся шла и мечтала вслух. Она, казалось, забыла о моем существовании. Но я не обижался, я жадно ловил каждое ее слово, думая о том времени, когда можно будет претворить в жизнь Люсины желания. Они были для меня законом.
В одном из окон за тюлевой занавеской мы увидели молодую женщину с младенцем на руках. Она кормила его грудью и улыбалась тихой материнской улыбкой. Люся как-то сникла и замолчала.
«Она очень неровная, — подумал я о Люсе, — как море. То светится миллионами веселых искр, то хмурится и похожа на холодный свинец».
— О чем ты думаешь? — я сжал Люсину руку.
— Так, ни о чем.
— Нет, о чем-то думаешь.
— Ты, Лешенька, все знаешь. Я по голосу чувствую. Только рано об этом. Я буду работать, учиться. Нужно встать на ноги.
Да, я думал о ребенке, хотя даже себе не хотел признаться в этом.
На вокзал мы пришли за полчаса до отхода Люсиного поезда. Совершенно случайно она попала в тот же вагон, в котором мы, летчики, приехали сюда.
— Уже обратно? — спросил проводник, узнав меня.
— Жену отправляю. Жена едет. — Если бы было можно, я, наверно, просклонял бы это слово во всех падежах. Оно звучало для меня как самая лучшая музыка. — Вы уж помогите жене сойти. У жены тяжелые чемоданы.
— Не беспокойтесь. Довезем и выгрузим. Поставив Люсины вещи в купе, мы вышли на перрончик. Разговор не вязался. Люся посмотрела на небо.
— Помнишь, Леша, я однажды нашла для себя звезду, ты назвал ее Спикой и сказал, что это из созвездия Девы.
—. Да, тот вечер окончился для нас разрывом.
— Я не пустила тебя на свою звезду и сейчас готова исправить положение, если найду Спику.
— Вот она, — я указал на яркую, мерцавшую голубым огнем звездочку.
— Я так и думала. Мы будем смотреть на нее в одно и то же время и думать. Ты скажешь, это банально. И пусть, — на глазах у нее заблестели слезы.
— Не скажу, — я притянул Люсю к себе. — Мы будем думать о том, что ждет нас впереди.
— И об этом, — тихо сказала Люся, наклонив голову.
— О том, что мы всегда будем вместе.
— И об этом.
— Что мы никогда не будем ругаться. Это противно и глупо.
— И об этом.
По радио объявили, что до отхода поезда осталось пять минут. Мы испуганно посмотрели друг другу б глаза.
«Через триста секунд ее уже не будет рядом со мной, и каждая следующая секунда будет увеличивать расстояние между нами».
Я сказал ей об этом.
— Мы думали об одном и том же, — прошептала Люся.
— Это единство душ.
— Бабушка сказала, что ты меня украл. Верно, смешно?
«Женился, как украл», — вспомнил я слова Лобанова.
— Это ничего. Мы это событие еще отметим. Мы обязательно…
— Знаешь, я очень попрошу тебя… — перебила Люся. — Ты ведь мне не откажешь? — она внимательно смотрела мне в лицо. — Дай честное слово.
— Хоть десять.
— Я не хочу, чтобы у нас была свадьба, чтобы ты приглашал своих друзей.
— Но почему же?
— С меня уже хватит.
— Но я же обещал ребятам.
— Ты не имел права обещать. Такие вопросы решают вдвоем, — в ее голосе я уловил знакомые мне жесткие нотки.
В голове состава раздался свисток. Поезд тронулся.
Люся растерянно кинулась к вагону. Мне захотелось схватить ее, удержать, оставить, но стоявшие на подножке проводник и какой-то матрос ловко подхватили Люсю, и она нырнула за их саженные спины. Мы так и не попрощались.
— Пиши! — крикнул я, ошеломленный таким неожиданным расставанием.
Она махнула маленькой рукой из-за широкого плеча матроса.
СЕНСАЦИОННОЕ ИЗВЕСТИЕ
— Смотрите: это наш связник! — воскликнул Кобадзе, указывая на легкий перкалевый самолетик, прострекотавший над аэродромом. Мы подняли головы и, загородившись от солнца руками, стали следить за полетом По-2 с хорошо знакомым номером на хвосте. Самолетик прилетел словно из другой эпохи, таким он теперь казался беспомощным и музейным. И вместе с тем мы очень обрадовались старому испытанному другу.
Кто же мог пожаловать на нем?
Сделав традиционный круг над аэродромом, «небесный тихоход» пошел на посадку. Коснувшись земли, он пробежал всего метров сто и остановился, словно для того, чтобы показать сразу все преимущества королевской техники. Мы невольно переглянулись. Если бы так мало места требовалось для посадки реактивным самолетам!
