блокнот наши просьбы и пожелания. А их оказывалось немало, особенно у семейных, и все они так или иначе были связаны с переездом.
Меня он вызвал в кабинет, предоставленный ему полковником Бобровым в первый же день.
— Вы что же не докладываете командованию об изменениях в биографии? — он встал и подал мне руку, прищуренные глаза весело лучились. — Поздравляю, как говорится, с законным браком. Очень рад. Правильно сделали. Пора.
«Уже узнал. Как это только ему удается!» — подумал я, обрадованный участием.
— Вашу жену я немного знаю, — продолжал подполковник. — Мы познакомились в госпитале, когда я приходил к инженеру Одинцову. Мне еще от нее попало за внеурочное посещение. Строгая, — он засмеялся, не спуская с меня пытливого взгляда, стараясь понять мое настроение. — Смотрите, лейтенант, будет вам попадать. Ну да вы вон какой здоровый медведь. Возьмете в охапку, она и пикнуть не сможет.
Он придвинул мне стул и сам сел рядом:
— А если все-таки не удастся справиться — нас кликните, поможем. Обязательно поможем. — Он смотрел так выразительно, так остро, умно и заботливо, точно знал, что меня тревожит.
— Вот я и хочу воспользоваться вашей помощью, — начал я. — А вдруг она не захочет уезжать из родного города, от папы с мамой, от хорошей работы куда-то к черту на кулички?
Подполковник задумался, погладил лысину.
— Не захочет, говорите? И что же предлагаете?
— Я не предлагаю, я только хочу, чтобы она поехала.
Подполковник положил большую белую руку мне на колено.
— Она поедет, — он сказал это так, как будто уже разговаривал с Люсей.
— Большое спасибо, товарищ подполковник! — Слова замполита почему-то вселили в меня уверенность. Он не мог ошибиться. Такие, как он, знают, что говорят.
— Это ее благодарить будете, а не меня. У вас, наверно, есть еще какие-нибудь пожелания или просьбы?
— Абсолютно никаких. Подполковник поднялся.
— Ну тогда считайте, что обо всем договорились… Да, чуть не забыл, — он жестом попросил меня задержаться. — Вашего бывшего механика Мокрушина восстановили в комсомоле. Или вы это знаете?
— Нет, впервые слышу.
— Ну, можете поздравить его. Помните, я говорил вам: если Мокрушину дорого звание комсомольца, он обретет его.
Да, я это помнил: и аварию самолета, происшедшую прошлым летом по вине Мокрушина, и комсомольское собрание, на котором его исключили из комсомола. Тогда он так и не понял, не осознал свою ошибку. Потом, уже позже, Мокрушин каялся, что противопоставил себя коллективу, и дал мне слово заслужить доверие товарищей. Я помнил его работу в техническом кружке над прибором Одинцова, как он руководил авиамодельным кружком в нашей подшефной школе. Да, он вполне достоин звания комсомольца.
— Теперь он прошел большую жизненную школу, — сказал я. — Будет служить Родине честно.
— И я так считаю, — подполковник посмотрел мне в глаза: — Возьмете его к себе в экипаж?
— Обязательно.
Уходя, я думал о нашем замполите: умеет он взять нужный тон в разговоре, умеет вызвать на откровенность и всегда добирается до самой сути.
В АВИАЦИИ НЕТ МЕЛОЧЕЙ
Со стороны это было похоже на детскую игру: Лобанов и Шатунов изображали собой истребителей, идущих парой к рубежу перехвата воздушной цели.
Я — противника, перелетевшего государственную границу.
В конце улицы, по которой мы шли, располагался важный объект, там мне нужно было сбросить атомную бомбу. Но истребителям приказали сбить меня до того, как я доберусь до этого объекта.
И они старались вовсю.
— Давай оттягивайся, начинаем работать, — командовал быстрый на решения Николай.
— Понял, — спокойно ответил идущий слева Михаил. Он замедлил шаги, чуть отстал — занял место ведомого.
Так они шли некоторое время за мной. Один долговязый и длиннорукий, другой кряжистый и коротконогий. Оба с серьезными возбужденными лицами, с волей и решимостью бойцов во взглядах. «Такие лица у ребят, наверное, были бы и тогда, когда перед ними оказался бы настоящий вражеский стратегический бомбардировщик», — подумал я, ретируясь задом.
— Прикрой хвост, буду атаковать, — приказал Лобанов ведомому. Он стал сближаться с целью и теперь уже шел не прямо по обочине тротуара, а забежал на его середину. Когда между ним и мной оказалось шагов десять, Лобанов, ну совсем как мальчишка-переросток, оскалил зубы и стал издавать языком треск, имитируя стрельбу из скорострельных пушек:
— Т-ррр, т-ррр!
Сделав-две очереди, он быстро отошел на край тротуара, но глаз с меня не спускал, хотя одновременно и косил взглядом на ведомого — Михаила Шатунова, который ковылял сзади — прикрывал цель.
Я прибавил шагу.
— Давай подтянись! — крикнул Лобанов напарнику. — Уйдет сейчас, анафема! — Он чувствовал, что поторопился, открыл огонь со слишком большой дальности и поставил ведомого в невыгодное положение.
Редкие прохожие останавливались около нас и смотрели с недоумением. Вероятно, было странно видеть трех взрослых парней в летных куртках, со шлемофонами в руках, забавляющимися таким не подходящим для возраста образом. Откуда им было знать, что у нас в авиации это называется розыгрышем «Пеший по-летному».
Шатунов увалисто подбежал ко мне сзади, атаковал, а затем стал отходить в сторону, стараясь не потерять ведущего из виду.
Смотревший за действиями своего ведомого, Лобанов поморщился, а потом пошел ему наперерез.
— Рановато открыл огонь, — сказал он, поравнявшись на секунду с Михаилом, но в этом уже не было вины Михаила. Лобанов сковал его инициативу.
Они разошлись. Теперь Шатунов шел по обочине тротуара, смотрел то на меня, то на своего ведущего, который собирался атаковать бомбардировщик с задней полусферы.
Лобанов стал стремительно нагонять меня, он, как видно, решил исправить ошибку, допущенную в первой атаке, но Шатунов схватил его за руку:
— Куда ты лезешь под самый хвост! Не горячись! Или в спутную струю хочешь попасть?.
— И не думал. У меня же нормальный ракурс. Струя прошла бы мимо.
Они заспорили. Стараясь выгородить себя, Лобанов отчаянно жестикулировал длинными руками, не жалел голоса и красноречия.
Я нырнул в калитку, проделанную в заборе, и стал наблюдать за товарищами.
Они хватились меня и, нигде не увидев, засмеялись, забыв о розыгрыше и все еще находясь под его впечатлением.
— Смылся все-таки. И бомбы, конечно, бросил.
— Ну нет, просто упал сбитый.
Все это я вспомнил, находясь в кабине самолета и готовый по команде с КП вылететь вместе с Кобадзе на перехват мнимого противника.
«А может быть, мы и в самом деле еще дети?» — подумал я. Да и чего удивляться, весной все
