Руководитель посадки ни на секунду не выпускал из поля зрения Лобанова и все время информировал, правильно ли он летит, давал поправки. От перенапряжения у него выступили на лбу бисеринки пота.
После прохода дальней самолет начал снижение к посадочной полосе. Наступили самые ответственные минуты и для летчика и для Веденеева.
Начальник посадки спросил:
— Семь сорок, полосу видите?
— Нет.
Лобанов продолжал лететь вслепую, руководствуясь только приборами и командами с земли, до которой было рукой подать.
— Идете отлично, — подбодрил Веденеев летчика.
И вот уже Лобанов над ближней приводной радиостанцией. На приборной доске у него снова вспыхнула сигнальная лампочка, и снова зазвенел звонок. И вдруг мы услышали в динамике его голос:
— Полосу вижу.
Все, кто находился на диспетчерском пункте, облегченно вздохнули, переглянулись. Но это продолжалось только одну секунду. Потом снова все напряглись и стали слушать разговор командира полка с Шатуновым.
Молотков вывел летчика по локатору к замерзшему болоту, находившемуся в нескольких километрах от аэродрома, и велел покинуть самолет.
— Я буду сажать самолет на аэродром, — сказал Шатунов. — С выключенным двигателем.
— Делайте, что вам приказывают, — сказал командир. — Катапультируйтесь.
— Я буду сажать самолет на аэродром, — повторил Шатунов. — Прошу подвести меня к полосе.
— Он с ума сошел! — сказал Веденеев. — В такую погоду!
Однажды среди прорабатываемых нами документов попался такой, в котором говорилось, как в каком-то полку командир звена произвел посадку с выключенным двигателем. Но это было в летнюю пору и при хорошей видимости. Командира наградили ценным подарком.
— Не валяйте дурака! — повысил голос Молотков.
Еще никогда никто не видел его таким. Но никогда никто и приказа его не ослушивался. Командир отвечал за жизнь Шатунова и знал, что делал.
— Прошу подвести меня к полосе, — снова послышался голос Шатунова. — Я буду сажать самолет на аэродром. Мое решение окончательное.
Прошло некоторое время, прежде чем командир сказал начальнику посадки по телефону:
— Сажайте, Веденеев, — а через две минуты пришел на диспетчерский пункт сам.
И снова оператор впился глазами в индикатор кругового обзора, снова послышались его команды, а когда отметки от самолета появились на индикаторах глиссады, за дело взялся Веденеев.
Чтобы уменьшить скорость полета истребителя, Молотков приказал Шатунову выпустить сначала воздушные тормоза, потом щитки-закрылки.
Пока Шатунов не прошел дальний привод, начальник посадки давал ему нужные команды, а потом, как и требовала инструкция, просто информировал летчика, справа или слева от курса он летит, выше или ниже глиссады.
Стоило только Шатунову уклониться вправо и взять ниже глиссады, как Веденеев тотчас же сообщал:
— Семь пятьдесят, правее курса сто. Ниже глиссады тридцать.
Это грозило тем, что летчик мог сесть не на полосу и с недолетом. Получив информацию, Шатунов исправил положение.
Когда до полосы осталось два километра, Шатунов по приказу командира полка выключил двигатель. Теперь почти все зависело от умения летчика, от его мужества и мастерства. Впереди его ждали, держась за руку, жизнь и смерть. Стоило Шатунову сделать малейшее неверное движение — и самолет снизится раньше времени, не дотянет до аэродрома. А перед ним деревня. На такой скорости можно было скосить целую улицу вместе с ее обитателями.
Вот уже Шатунов доложил, что прошел ближний привод.
Я представил Шатунова в безжизненном стальном утюге весом в несколько тонн, который на огромной скорости летит к земле, и мне сделалось так страшно, что даже дух захватило.
— Полосу видите? — спросил Веденеев.
— Не вижу.
Мы подались вперед и замерли. Нервы у всех были напряжены до предела.
Да, Шатунову вдвойне не повезло. Он подходил к полосе, когда на аэродром обрушился новый снежный заряд. И никто ничем летчику не мог помочь. В душу людей заполз страх.
— Семь пятьдесят, идете хорошо! — кричал в микрофон начальник посадки. — Будьте внимательны.
— Понял, понял, — с олимпийским спокойствием отвечал Шатунов.
Если бы разрешалось, он, наверно, передал бы Веденееву; «За меня тревожиться не надо, я сделаю все, как и требуется».
Через мгновение летчик доложил:
— Я семь пятьдесят. Высота пятьдесят, полосу вижу. Мы переглянулись с командиром — шансов на успешное приземление у Шатунова прибавилось.
Веденеев, однако, продолжал внимательно следить за самолетом.
— Семь пятьдесят, перед вами полоса. Проверьте скорость.
Как только самолет Шатунова пробежал мимо диспетчерского пункта, начальник посадки повернулся к командиру полка и доложил:
— Самолеты посадку произвели, — и сообщил время.
Кто-то шумно вздохнул. Все пришло в движение. Оператор открыл шторку на окне. В белом дневном свете померкли экраны с зеленоватыми кольцами разверток и лампочки подсвета органов настройки. На лицах людей лежали смертельная усталость и печать недавнего страха за товарища.
Положив трубку, Веденеев велел выключить магнитофон, записывающий команды операторов и начальника посадки.
— Всей дежурной смене объявляю благодарность, — сказал командир полка. — А над дикцией вам надо поработать, — обратился он к Веденееву. — Начальнику посадки свое волнение рекомендуется держать за семью замками. Тогда и летчик в воздухе будет чувствовать себя спокойнее.
Командир посмотрел на часы и вышел на улицу. Перед ним теперь стояла сложная задача: как поступить с Шатуновым? С одной стороны, его нужно было жестоко наказать за невыполнение приказа, а с другой — похвалить. Шатунов не бросил самолета, совершил посадку в сложнейших условиях. Шатунов спас дорогостоящую машину.
На самолетной стоянке я зашел в домик дежурного по аэродрому и, выбрав минуту, когда все вышли, снова позвонил в родильный дом.
— Пока все без изменений, — ответила дежурная сестра. — Позвоните через часок. — Ее голос мне не понравился. В нем чувствовалась какая-то скрытая тревога.
— Как она себя чувствует?
Сестра ответила не сразу. Она словно совещалась с кем-то. В мое сердце закралось нехорошее предчувствие.
— Пока неплохо, — наконец ответил приглушенный голос.
— Почему пока?
— Потому что сказать точно пока никто ничего не может. Будем надеяться, что все обойдется хорошо.
— А разве есть какие-нибудь сомнения?
— Сомнения в таких делах всегда могут быть. Позвоните попозже, — повторила она и повесила трубку.
Я видел, что сестра словно что-то не договаривает. Но что?
«Помучиться ей, конечно, придется», — вспомнил я слова старой няни.
