— Я и так владею всей тобой, — ответил я. — Только теперь мне становится любопытно узнать, чем я владею.
— Ты желаешь исследовать природу твоей собственности? — спросила она.
— Да, — подтвердил я.
— Я — девушка и рабыня, и я люблю тебя, — сказала она.
Я поцеловал ее.
— Я могу сообщить тебе мои размеры, — продолжала она, — и размер моего ошейника, и размеры моих браслетов для запястий и лодыжек, которые будут мне впору. Меня заставили запомнить эти вещи перед моей первой продажей.
— Я испытываю искушение увлечься тобой, — произнес я.
— Рабыней? — спросила она.
— Несомненно, — сказал я, — мысль, конечно, глупая.
Она внезапно вытянула губы и поцеловала меня сильно и нежно, довольно бестолково, почти в отчаянии.
— Я почти таю от любви к тебе, мой господин, — проговорила она. — Я знаю, что моя воля ничего не значит, но я прошу овладеть мной.
Тогда я снова, на этот раз нежно и не спеша, овладел ею.
Я посмотрел на спящую девушку, свернувшуюся на мехах любви, такую маленькую и соблазнительную, в тяжелом ошейнике, прикованную к кольцу для рабынь.
В комнату просачивался свет утра, пробиваясь сквозь ставни. Снаружи было тепло и ярко. Мы допоздна спали. Я спускался вниз за едой. Я мог слышать птиц в саду.
Я толкнул ее в бок.
— Просыпайся!
— Ой! — сказала она, гремя цепью.
— Поза! — приказал я.
Она быстро приняла позу угождающей рабыни на мехах любви, подняв голову вверх, с прямой спиной, сидя на пятках, руки на бедрах.
— Ты ударил меня, — сказала она.
Я надел на нее наручники, заведя руки за спину, ударом свалив ее на бок на меха любви. Она посмотрела на меня с мехов, широко открыв глаза, с окровавленным ртом. Затем снова приняла позу угождающей рабыни.
— Прошлая ночь, — проговорила она, — ничего не значила? Конечно, ты любишь меня.
— Молчи, рабыня, — приказал я.
Я поднял кнут.
— Меня накажут кнутом? — спросила она.
— Если мне захочется, — ответил я.
— Да, господин, — сказала она.
Я протянул ей кнут со сложенными кистями. Она поцеловала его, содрогнувшись, и я положил его на Кровать.
Я пододвинул к ней бронзовый горшок. Дойдя до конца своей цепи, она могла достать его.
— Оправься, — велел я ей, — лицом ко мне.
— Да, господин, — сказала она и, пятясь к горшку и присев над ним, сделала свои дела.
Я наслаждался, что заставил ее совершить этот простой, обыденный акт в моем присутствии.
— Я — рабыня, не так ли?
— Да, — ответил я.
Затем я отодвинул горшок в сторону и дал ей миску воды и тряпку, чтобы она могла освежиться. Когда она сделала это, я убрал миску и тряпку в сторону. Тогда она снова встала на колени в позу угождающей рабыни. Тяжелая цепь свисала у нее между грудей.
— Доброе утро, — сказал я ей.
— Доброе утро, господин!
Я покормил ее с рук фруктами, которые принес из кухни.
— Ты ударил меня, — проговорила она.
— Есть возражения? — поинтересовался я.
— Нет, господин, — ответила она. — Ты можешь делать со мной что пожелаешь.
Я протянул ей финик, и она нагнулась вперед, вытягивая закованную в цепь шею, пытаясь достать его, но я отодвинул руку. Тогда она снова встала на колени, выпрямив спину. Получит она финик или нет, зависело от меня. Потом я положил его ей в рот.
— Мой господин кормит меня, — прошептала она. — Рабыня благодарна.
Я поставил неглубокую фарфоровую тарелку с водой на пол и указал на нее.
Она попила из нее, опираясь на руки и колени, лакая как слиниха.
— Мой господин поит меня, — сказала она, стоя на четвереньках и глядя на меня. — Рабыня благодарна.
В такой простой горианской манере, кормлением с рук и подачей воды на пол, без разрешения использовать руки, я продемонстрировал ей, что ее еда и питье, такие естественные вещи, все — под моим контролем.
— Теперь ты можешь сесть, прислонившись к ножке кровати, — разрешил ей я.
— Да, господин, — сказала она.
Я присоединился к ней. Затем мы поели, беря с подноса финики, и кусочки ларма, и пирожные. Мы завтракали и болтали.
Приятно завтракать в постели, так сказать, с обнаженной молодой дамой, особенно если она прикована цепью за шею к твоему кольцу для рабынь.
Мы болтали о многих вещах, включая нашу прошлую жизнь на Земле и наши впечатления об университете. Она была говорлива и оживленна.
— У меня есть сюрприз, — сказал я ей.
Я принес из кухни сосуд с черным вином, с подогретым сахаром и чашками с ложками. Я также принес маленькую миску с сухим молоком боска. Сливки у нас закончились накануне, и, так или иначе, они бы не сохранились до утра. Если бы я захотел сливок, мне бы пришлось идти на рынок. Кстати, в моем доме, как в большинстве горианских домов, нет сундука со льдом. На Горе мало холодильников. Обычно пища сохраняется либо в сушеном виде, либо засоленной. Некоторые холодильники, конечно, все же существуют. Лед нарубается с прудов зимой и затем сохраняется в ледниках, под опилками. Можно сходить в ледник или заказать доставку льда в специальных вагонах. Большинство горианцев, конечно, не могут себе позволить роскошь использовать лед летом.
Девушка приготовилась прислуживать мне.
— Я полагаю, господин предпочитает черное вино «вторая рабыня», — проговорила она.
— Да, — сказал я.
Я наблюдал за тем, как она наливает напиток. Она делала это так аккуратно, почтительно, стараясь не пролить ни капли. Я заметил, как выступают ее груди. Как прекрасно, когда тебе прислуживает красивая женщина.
— Здесь две чашки, — прошептала она.
— Одна для тебя.
— Черное вино дорого.
— Налей себе, — велел я.
— Даже несмотря на то что я — рабыня? — спросила она.
— Да!
— Я рабыня высокого ранга? — задала она вопрос.
— Ты желаешь, чтобы я откинул твою голову назад, запустив руку в волосы, почти ломая тебе спину, и воткнул горлышко сосуда между зубов, наливая его, как есть черным и обжигающим, прямо в горло? — поинтересовался я.
