черные и точно вон выскочить собираются, a прическа - как большое-большое гнездо. Bсe-таки она славная.
Попинька же y нас премиленький, настоящий душка; некрасивый и тоже желтоватый, но весёлый, ласковый, постоянно шутит и нас иначе, как «кралечками» да «красавицами» и не называет. - Евгения Васильевна (это нашу классную даму так зовут) говорила, кажется, что он академик, но, конечно, это вздор или я что-нибудь не разобрала, или она напутала. Первый раз слышу!.. То есть, понятно, не про академию, это я давным-давно знаю, да и дядя Коля мой - академик; но то совсем другое, он офицер, - так ему и полагается значок, шпоры и аксельбанты носить, но чтобы наш милый поп-батинька нарядился!!..
Конечно, ерунда.
Ну, и немка y нас! Откуда это только такую откопали? Уж кого-кого, a ее верно циркулем не обводили. Ни дать, ни взять две дощечки в синее платье нарядились, и всю ее точно из треугольников сложили: локти углом, подбородок углом, нос углом, глаза карие и ужасно блестящие, щеки будто вдавленные, но розовые, a сама такая длинная, что хочется ее взять да посередине узлом завязать.
Зовут это сокровище m-lle Linde. Видно, злющая-презлющая, настоящая шипуля. A начнет по-русски говорить, все смеются: где только «л» попадется, она непременно мягкий знак поставит: «палька», «слюшайте». Ведь надо ж выдумать!
A я-то, чуть не на первом же уроке отличилась!
Повесили нам на доску картину, a там нарисована девочка на стуле, и волосы y неё размалеваны как раз, как пестрые кошки бывают. Стала М-lle Linde вопросы задавать, a девочки отвечать должны. Уж и отвечают они - одно горе! На весь класс, кроме нас с Любой, всего пять-шесть есть, которые хотя что- нибудь маракуют. Вот немка и спрашивает одну девочку, - Сахарова называется:
«Was fЭr Haare hat das MДdchen?» (Какого цвета волосы у девочки? (нем.))
Ta стоит, рот разинув, ничего не понимает, a я Любе потихоньку и говорю: «Bunte» (пестрые (нем.)) - правда ведь пестрые. Сахарова, умница дорогая, возьми, да и повтори:
«Bunte»! (пестрые (нем.))
Кто сообразил, понятно, так и покатился, мне тоже страшно смешно было, только я очень испугалась: ну, думаю, съест меня сейчас немка! Закусила я губу, сделала «святые глаза» и сижу тише воды, ниже травы. Классная дама кажется видела, что это я шепнула, но она только собрала свою носулю на веревочку и хохочет-заливается.
Немка посмотрела-посмотрела, ничего, сказала только Сахаровой: «Какие глюпости» и объявила, что «Das MДdchen hat blondes Haar».(у девочки светлые волосы.(нем.)) Хорошо, что сказала, иначе я бы до этого никогда не додумалась.
Кто ужасно-ужасно милый - это учительница рисования. Высокая такая, волосы черные, глаза большущие, идет точно царица, но с нами такая ласковая, меня даже по голове погладила, a как в коридоре встретит, сейчас:
- «Ну-ка, черноглазый стригунчик, подите сюда, покажите ваши тараканчики».
Но если бы только вы видели, что этот самый «стригунчик» в тетрадке рисует!.. Господи, как мне совестно! Так бы хотелось угодить Юлии Григорьевне, но рука ни с места, a коли двинется, так и еще того хуже. И ведь есть же счастливые девочки, которые могут рисовать: и Юля Бек, и Зернова, да и «японочка» моя совсем недурно, a y меня - Боже, Боже, что за ужасные кривули в тетрадке красуются!
Учительница географии y нас очень хорошенькая, зовут ее Елена Петровна; она совсем молоденькая, розовая, тоненькая, нарядная, и всегда как куколка одета. Девочки наши по ней с ума сходят, только не я. Вот хорошенькая она, a не нравится мне, потому что я знаю… То есть не знаю, а… Чувствую, что она никого из нас не любит. Я всегда чувствую, любят меня или нет, и когда нет, мне делается так неуютно, так холодно… А около неё всегда холодно, и глаза y неё недобрые.
Учительница же наша арифметики и того хуже. Это не та, что меня экзаменовала, совсем другая. Зовут ее Вера Андреевна. Она молодая, но вся красная, вечно по классу бегает, руки потирает и вертится, и крутится, ужасно ей хочется миленькой быть, a только по-моему она противная. Мы с Любой ее сейчас же «краснокожим индейцем» прозвали; все девочки одобрили, теперь ее никто иначе и не называет.
Весело y нас в гимназии, просто чудо! Чего-чего мы только на переменках не вытворяем, - да кабы только на переменках, на уроках тоже всяко бывает. У нас своя компания, хоть и маленькая, но, правду надо сказать, шумная. Говорят, что мы и на новеньких не похожи, так скоро ко всему привыкли.
Да, все это хорошо, a уроки-то на завтра все-таки выучить надо, это не дома, тут весь класс слушает, да и перед учительницами совестно. И задана-то гадость какая: горизонт, небосклон, параллельные круги - покорно благодарю. И зачем только все это выдумали?
Бегу, a то мамочка ворчат будет.
Только что пришло письмо от тети Лидуши; пишет, что она с мужем приедет через месяц из Швейцарш и привезет мне что-то очень хорошее. Что бы это могло быть? И отчего прямо не сказать? Извольте-ка четыре недели мучиться!
Моя компания. - Путешествие по Святым местам.
У меня теперь завелось трое друзей неразлучных, мы почти всегда вместе ходим и в классе по соседству сидим. A сколько нам от начальницы достается! Не знаю уже почему, но терпеть она не может, когда обнявшись ходят, как увидит, сейчас: «Пожалуйста, не переплетайтесь!» a мы это именно и любим: обнимаемся все четверо, да по самой середине коридора и маршируем, и кто ни идет, дорогу загораживаем.
Самая тихонькая из нас Люба, она редко когда расшалится и что-нибудь выдумает, зато хохотать мастерица; но наша Шурка Тишалова, той хоть медаль за шалости давай. И мордашка y неё препотешная: плоская, широкая, нос совсем кверху и маленький, как пуговка, глаза серенькие, плутоватые, зубы большие, белые, a щеки точно поджаренные. Страшно на татарчонка похожа. Славная девчонка, никогда-никогда не врет, a все-таки жулик страшнейший.
Полуштофик - это я нашу Штоф так называю, потому что она совсем маленькая, почти как я, - тоже душка: волосенки короткие, белобрысенькие и кудрявые, a рожица всегда улыбается; она на такого веселого, шустрого мальчишку похожа.
Вот вся эта наша компания чуть-чуть в историю не влетела; мы то три выкрутились благополучно, a бедная Шурка так здорово вляпалась… То есть я хотела сказать… Попалась. Это все Володина наука выраженьица то эти, он их из гимназии поприносил; я-то сама ничего, одобряю их, да, беда, другие не одобряют; девочки-то пожалуй, хотя тоже не все, - наша например, всезнающая Зернова раз на меня за это так взглянула! Да она-то - пустяки, a было похуже. Как объявила Евгения Васильевна, что «Краснокожка» нам трудную-претрудную письменную работу даст, я и скажи: - Вот тебе и фунт!
Девочки все фыркнули, a я вовсе смешить их не собиралась, нечаянно это y меня вырвалось. Евгения Васильевна, хоть и засмеялась, но с ужасом на меня взглянула.
«Муся, вы ли это? Такая благовоспитанная девочка! Откуда это y вас?»
Я ей объяснила откуда, a только все-таки отвыкать надо, вовсе не желаю, чтобы все эти тихони наши надо мной смеялись. Покорно благодарю!
Как узнала Шурка про арифметику, сразу точно в воду ее окунули. Странно, так-то вообще она сейчас и сообразит, и придумает что хотите, но лишь дело коснется арифметики… Кончено! Точно y неё в мозгу занавесочку задернули - ни с места. Люба моя насчет задач ни то, ни ce, ни шатко, ни валко; Полуштофик тоже, как Бог на душу положит; я же обыкновенно молодцом, a только - кто его знает! - разве можно уж слишком на свою голову полагаться? A тут еще «Женюрочка» наша напугала: «трудная», говорит, работа будет, претрудная». Шурка чуть не трясется, Штоф охает, и мне страшно делается.
«Господа, a господа! Знаете что? Бежим перед работой к образу прикладываться», - шепчет Тишалова.
Мысль чудная, да сделать-то как? Образ внизу, a ход туда нам, малышам, воспрещается, и Евгения Васильевна в этом отношении ужасная упрямица, - просись не просись, ни за что не пустит. Как же быть? Мудрили мы, мудрили, и порешили потихоньку стрекача задать; проситься хуже, не пустят, да все-таки
