Попытка говорить 3. Нити понимания

Схетта кружила над живым 'вулканом', как мотылёк вокруг лампы. Тот же ломаный, непредсказуемый полёт… только вот этот 'мотылёк' имел неплохие шансы задуть фитиль ударами тёмных 'крыльев'. На Лугэз стараниями моей любимой лились ядовитые дожди, нисходили облака кроваво блистающих мух, рушились чёрные молнии и ядра, окутанные серо-фиолетовым пламенем. Многокилометровые 'сети', самозатачивающиеся фрактальные лезвия, болезненно извивающиеся волны каких-то искажений, похожие на отверстые пасти, замаскированные логические бомбы…

От простого созерцания всех этих безобразий, взаимно крушащих друг друга, мелькающих, как безумные танцоры в свете стробоскопа, ревущих, грохочущих и трещащих, начинала болеть голова. Лишь сейчас я в полной мере осознал, что ведьма, которую я горд называть своей женой, в плане магии ничуть мне не уступит… а во многом, пожалуй, и превзойдёт. Чем бы там ни занималась она на Дороге Сна, эти штудии однозначно пошли ей на пользу.

Однако пора вмешаться в этот танец. Потому что там, где имеет место примерное равенство сил, исход сражения начинает зависеть от мелочей. Случайностей. Пустяков, на которые в иной ситуации и внимания бы никто не обратил. Например, какая-нибудь недобитая гнида из своры Теффора закончит плести особо заковыристое проклятье, отвлечёт Схетту, и…

Нет уж. Не надо нам таких сюрпризов.

Не отойдя до конца от действия Реки Голода, я начал плести собственное заковыристое проклятье, охотно пользуясь при этом всеми преимуществами своего статуса – от тесной связи с Предвечной Ночью и до ускорения личного времени включительно. Любуясь на выдумки Схетты, я понял, что идея с логической бомбой мне особенно нравится. Вот только если делать её чисто логической, получится не очень хорошо. К тому же выжигать мозг ищейке я не хочу. Да и не выйдет: ментальная защита у мишени уж больно хороша. Зато от искусства ламуо – если, конечно, не ограничиваться 'классикой' – у Лугэз прикрытия нет. И очень, очень удачно, что атаки Схетты занимают её внимание без малого целиком…

Кстати, чего я хочу добиться своим вмешательством? Наверно, наилучшей из возможных побед: изменения замыслов противника.

Точнее, не замыслов, а их корня, то есть устремлений.

Это значит, что придётся ко двору интеллектуал, несчастный в точности по Экклезиасту, вынужденный эмигрант и просто великий русский поэт. А подходящий стих я некогда проходил на уроках литературы:

Ниоткуда, с любовью, надцатого мартобря,
дорогой, уважаемый, милая, но неважно
даже кто, ибо черт лица, говоря
откровенно, не вспомнить, уже не ваш, но
и ничей верный друг вас приветствует с одного
из пяти континентов, держащегося на ковбоях;
я любил тебя больше, чем ангелов и самого,
и поэтому дальше теперь от тебя, чем от них обоих;
поздно ночью, в уснувшей долине, на самом дне,
в городке, занесенном снегом по ручку двери,
извиваясь ночью на простыне –
как не сказано ниже по крайней мере –
я взбиваю подушку мычащим 'ты'
за морями, которым конца и края,
в темноте всем телом твои черты,
как безумное зеркало повторяя.

Концентрированная тоска по человеческому теплу, куда более едкая, чем любая щёлочь; дистиллированное одиночество, замешанное на робкой надежде отыскать кого-нибудь ещё, кроме отдающего приказы отца и подлежащих уничтожению врагов. Да, Бродский рулит. У хилла поэзия в плане формы бывает куда заковыристее. Да что там хилла – у тианцев, и то есть короткие шести- и восьмистишия, более-менее адекватно переводимые лишь подстрочником страниц так на десять убористого шрифта. Но полисемантичность, при всей выразительности и богатстве арсенала художественных средств, не позволяет тианским поэтам достичь такого же накала, каким жил лауреат Нобелевки по литературе. Говоря 'ночь', они подразумевают 'преемница заката, изгоняемая рассветом'. Говоря 'отчаяние' – 'чем глубже, тем скоротечнее'.

Так что если уж проклинать, то лучше по-русски.

Сьолвэн прокляла Квитага, как это мог бы сделать палач. Я буду милосерднее: моё проклятие может стать инструментом хирурга.

Но это, конечно, не отменяет душевных мук, а совсем наоборот.

Эту стрелу ты, ищейка, не отразишь. Не отмахнёшься с привычной лёгкостью, не исцелишь, как рану плоти или духа. Потому что я прооперирую без наркоза не дух, но душу: заскорузлую, недоразвитую, эфемерную, жалкую, как засохшая по зиме между оконными рамами личинка мухи. И пусть хрустнет, рассыпаясь невесомым пеплом, часть наложенной на тебя печати риллу. Во имя той Матери, которая породила не только Манара, но и тебя, во имя жалости и сострадания – живи! …когда моё проклятье настигло Лугэз, окружающие слои Мрака содрогнулись ещё раз. Веки четырёх пылающих глаз сомкнулись – наверно, впервые за несколько столетий. Пронзительный, как зубная боль, тоскливый, как жалоба улаири, громкий, как завывания сибирской вьюги, – вопль ищейки сотряс всё и вся.

Даже Схетта на всякий случай отлетела подальше, ослабляя напор и разнообразие своих атак. Я поспешил предупредить её:

'Сворачивай драку, милая'.

'Почему?' 'Потому что я уже нанёс удар милосердия. Пусть эта летит, куда захочет; вряд ли после того, что я сделал, она захочет продолжать охоту на нас'.

'Но ЧТО ты сделал?' Я объяснил, как сумел: так и так, смесь высшей магии с искусством друидов, трансформа сущности, затрагивающая сферу эмоций и побуждений. Инструмент – резидентное проклятие.

'То есть, простым языком говоря, ты перековал её из ищейки в… во что?' 'Ну, надо думать, в 'безземельную' риллу'.

'Ты смог сломать ошейник? Те заклятья, которые делали её из существа – орудием?' Я ответил на пёстрое изумление искристым смехом:

'Нет, милая. Ты слишком высокого обо мне мнения, если думаешь, что я вот так просто могу взять и уничтожить чары подчинения такой глубины и силы. Даже если бы мы лишили Лугэз её нынешнего воплощения, это не помогло бы ей освободиться! Я сделал только то, что мог: убавил слепой покорности. Заронил зерно сомнения в правильности существующего порядка… и стремления что-то в нём изменить. Она осталась орудием Теффора, но не столь… послушным' 'Понятно. Ты не смог дать Лугэз свободу, но дал желание свободы'.

'Можно и так сказать'.

К концу этого мысленного диалога Схетта уже парила рядом со мной, опустив свои крылья на 'грунт', снова превратив их в лес из магии и плоти Мрака. И мы оба смотрели, как медленно летит куда-то прочь маленькая злая звёздочка по имени Лугэз.

'Раз первый раунд отыгран, пора наверх? К Сейвелу?' 'Пожалуй. Только сначала уберём за собой'.

'Это легко'.

Схетта взмахнула руками. Лес Мрака, покорный её воле, фантастическим образом изменил свои размеры, съёжившись до небольшой рощицы, потом – нескольких дымных струй, потом – отдалённого подобия небольшого рюкзачка… А закончил свои последовательные изменения лес Мрака как протравленный чёрной, словно сажа, краской узор на 'одежде' (то есть в специально выделенном слое всё того же Предела Образа).

Впрочем, внимательный, не лишённый магии взгляд мог вскрыть запредельно сложную структуру этого