Попытка говорить 2. Дорога человека

Но я не смогу остаться надолго. Звезда моей клятвы зовёт меня в путь.

Звезда? А что это такое? У-у, малышка, это не так-то просто объяснить… И мы долго разговариваем о звёздах. Об огромных шарах плазмы, в недрах которых полыхает термоядерный пожар. О чёрной-пречёрной пустоте, по волнам которой плывут эти шары – пустоте, которая служит ключом и порождением Предвечной Ночи, младшей сестры той Бездны, из которой творец взял Силу для создания всего-всего. О том, как свет далёких звёзд в пустоте служил морякам и просто путешественникам как ориентир, не давая им заблудиться. О том, как небесная пестрота в доменах скрывает чёрную пустоту, в которой светят звёзды…

Как это – домены? Спрашивала меня девочка. И я рассказывал ей об этом тоже. А потом непостижимым образом перескакивал на Дорогу Сна. Невидимая девочка гладила меня по шерсти и тут же, для забавы – против, а я знай себе улыбался, вывалив язык. А ещё мы бегали взапуски, но она всегда была быстрее меня, потому что даже самая быстрая собака не может обогнать ветер.

В общем, было весело.

А так и не уснувшая часть меня спокойно продолжала выполнять задание, нагруженная по самое не балуй анализом теологической магии. Вспоминая поединок пары младших аватаров, восстанавливая звучание Слов, сопоставляя эффекты Знаков и подключая к этому делу ламуо, моя не уснувшая часть находила всё больше подтверждений уже сформированному рисунку выводов.

Вкратце: и Слова, и Знаки отчасти сродни умениям хилла – тем, которые я уже привык воспринимать как язык, пусть слабо, но всё же связанный с феноменом териваи. Причём Слова проще, грубее и в каком-то смысле основательнее, чем абстракции семантических лабиринтов языка хилла. Ровно то же самое (про простоту, грубость и основательность) можно сказать о соотношении Знаков и териваи. Если уж сравнивать столь далёкие реалии, используя метафоры, то теологическая магия в устах и руках аватар подобна топору, отлитому из бронзы, а наследие хилла напоминает сделанную мной в Тумане Межсущем метательную звезду – монокристалл нитрида бора, он же боразон, вершинное в своей простоте достижение неклассической магии. Бронза как материал – эволюционный тупик. Нитрид бора – первый шаг к истинному многообразию.

(Бронза, боразон… сходство даже чисто фонетическое… но разница!)

Аватаров и вообще смертных, накрытых тенью бога, сдерживает непонимание сути той мощи, которую они используют. Если суть риллу для меня хотя бы отчасти понятна, в малой степени, но всё-таки постижима, то вот суть божественности…

Я своими глазами видел осколки высших дарований во власти смертных и сам владею кое-чем из этого арсенала. Я не понимаю, что именно служит источником энергии Тихим Крыльям, но в конце концов источник энергии – это всего лишь источник энергии, не более; ведь и глубины понимания Предвечной Ночи мне недоступны, что совершенно не мешает черпать из неё Силу. А вот власть божества, разъятую на части, я не видел, и перед цельностью дара, которым наделён Шимо, мой анализ бессилен. Логик во мне отступает, не найдя ни единой щели в крепостной стене до небес, имя которой – божественная трансцендентность…

Ну что ж. Подумаю о себе.

Всё складывается поразительно удачно. Поразительно и уже поэтому подозрительно. Мой пофигизм в конце схватки с Ларрегом получает нечто вроде высшего оправдания. Подумаешь, мечом три раза ткнули! Да я уже почти здоров! Чтобы всерьёз испортить мне здоровье, нужно кое-что куда хуже честной стали. Зато смотри, сколько бонусов: Хмирлету помог, своего настоящего уровня владения магией не выдал, а ещё, оказавшись возле самого сердца империи, избавился от непосредственного присмотра аватары. Шпионь – не хочу!

Ну так что: принимать за рабочую гипотезу способность слышать эхо будущего? Чуять тени выгодных вероятностей и выбирать самый лучший маршрут сквозь преграды? Пожалуй, да.

Само собой, это чутьё так же мало похоже на способности Видящих, как осязание на зрение. Видящим, если не врали маэстро Лимре и Летучий Ящер, доступен гораздо более широкий спектр вероятностей, чем мне, и на куда больших дистанциях. Вон, тот же Ящер сумел за два домена и срок не меньше года засечь исчезающее малую вероятность нашей с Айсом встречи.

Мастер!

А я вижу собственное и только собственное будущее, вдобавок наиболее вероятное… нет, даже не вижу – именно что чую. Притом смутно.

Ха! Лиха беда – начало. Главное теперь не забывать о новой способности, а в идеале – найти способ, с помощью которого можно её развить. Какие упражнения могут помочь мне в благородном деле предвидения будущего? Видимо, те же, которые нужны для улучшения восприятия двумерного времени. Ведь чутьё на тени будущего рождено именно этим прорывом…

Когда я снова открыл глаза, лунообразный лик поющей Дурашки по-прежнему нависал надо мной. Лунообразный – это не из-за повышенной округлости, конечно, а из-за всех этих оспин, шрамов и дефектов. Звучит и достаточно точно, и не так обидно, как банальное 'уродливый'.

'Нехорошо называть обидными словами женщину, похожую на мать'.

Подумал – и сам себе удивился. Я даже снова закрыл глаза, чтобы поглубже проработать сию дивную ассоциацию. Откуда она вообще взялась?

Мои биологические родители… на Востоке бытует поговорка: 'Родители дали мне жизнь; Учитель сделал меня человеком'. Впрочем, нет, не то… одно могу сказать определённо: когда я попал в Пестроту, я довольно быстро перестал вспоминать своих родственников. Я их и дома-то вспоминал не особенно часто и практически без каких-либо эмоций. Дело не в моей запредельной холодности или ещё чём-то этаком, хотя для флегматиков вроде меня сильные чувства в принципе не характерны. Дело, скорее, в обстоятельствах.

Максим Анатольевич Искрин и Любовь Аркадьевна Искрина были идеальной парой. Или так казалось со стороны. Беда в том, что они оба были ещё и бесквартирными интеллигентами в стране СССР, на момент моего рождения прочно увязшей в эпохе застоя. Две ставки отца, полторы ставки матери, ночные дежурства и подработки… а со мной возились дедушка и бабушки. У моих же родителей попросту не оставалось ни времени, ни сил на проявления любви к сыну, не выражаемые в денежном эквиваленте. Новые игрушки я получал чаще, чем слышал сказки на ночь… да что сказки – чаще, чем ощущал ладонь матери, ерошащую мне волосы!

Именно тогда начал выковываться клинок моего одиночества.

Потом у меня появилась младшая сестричка, а у всех нас – отдельная хрущоба. То-то счастье привалило. Сперва я глупо, по-детски ревновал сестру (а вы покажите-ка мне того, кто в шесть лет умеет ревновать по-взрослому!), но книги – читать я уже умел – быстро заменили мне недостаток общения. Сытый, одетый-обутый, вежливый и замкнутый очкарик… вот каким я был в школе. Умненький чёрный ящик, играющий в откровенность только с собственным дневником, да и то через раз. По большому счёту, к моменту, когда я завёл дневник, мне уже не требовался даже такой суррогат откровенности. Я привык быть один и вполне комфортно чувствовал себя в полном одиночестве. Не сказать, что я был счастлив, но и назвать себя несчастным не могу.

Как там у Бродского: 'из забывших меня можно составить город'? Ну, я отплатил им всем той же мягкой, как вата, монетой не-вспоминания.

А когда я, отрезанный ломоть, на тридцать втором году жизни нежданно-негаданно попал в Пестроту… Наверно, это очередной парадокс бытия: ламуо, чудесное искусство предельной близости в общении, умение идеально понимать собеседника – доставшееся такому, как я. Хладнокровному мыслящему автомату, воплощению принципа cogito ergo sum.

Или это очередная неизбежность по имени Судьба, и жизнь всегда ставит нас в положение, когда мы получаем именно то, чего нам особенно недостаёт? Ведь искусство друидов, даже применяемое без лишнего фанатизма, исподволь, год за годом добавляло и в итоге добавило мне жизни. Отогрело достаточно, чтобы я смог найти друга, да притом не одного. Научило заботиться о близких и учениках. Да просто позволило полюбить, наконец! То, что я чувствую, вспоминая Схетту – не всепоглощающая сумасшедшая страсть, многократно воспетая поэтами разных миров и на которую я, пожалуй, всё-таки не способен. Но это чувство куда больше и ярче, чем всё, на что мог рассчитывать книжный мальчик, не имевший и не искавший привязанностей…

Я открыл глаза.