Во взгляде Наставницы, брошенном на Неттеля Вири, молнией сквозь грозовые тучи блеснула ирония.
– Я не дура. И я тоже наблюдательна. Если говорить откровенно, инспектор Гангельт – выслужившееся за долгие годы спесивое ничтожество. – От этакой характеристики Валентину передёрнуло, а Анжи не унималась. – Пока он выполняет свои функции старшего инспектора Этического Надзора, ежедневная дотация, поступающая на его кредитный счёт, в семь раз превышает норму. Это и только это волнует его по-настоящему. А когда настанет пора принимать решение, он полетит к вам. Прочитает черновик заключения, написанный вами на пару, задаст вопросы – не слишком многочисленные и не особенно важные; затем с очень серьёзным видом выслушает ответы. Под конец сделает несколько непринципиальных замечаний и подпишет составленное вами заключение… ага, вижу, я попала в точку.
'Ещё бы тебе не видеть!' – подумал Неттель почти открыто. 'При твоих аномальных ментальных талантах чужие души – как распечатки, сделанные крупным шрифтом!' Ответом ему был внезапный, как вспышка магния, инсайт-посыл. Предназначенный одному лишь Неттелю… и, возможно, совершенно незаметный со стороны.
'То, что кажется талантом, обретено за много лет, в несколько этапов и очень дорогой ценой. Если ты хочешь сравняться со мной, я могу указать дорогу к алтарю. Но готов ли ты принести себя в жертву?
Нет, не так. Готов ли ты пожертвовать собой ЕЩЁ РАЗ?' Десятки колоколов в сознании эксперта зазвенели тревожно и радостно. На фоне перезвона скрипки, пронзая стройный хор человеческих голосов, запели бессловесный гимн скорбным потерям. Утраченные иллюзии оплакивали они, и сожжённые мосты, и навеки оставшийся вне досягаемости покой. Под этот рвущийся ввысь тоскливый напев всё летело, летело куда-то, как зимней ночью летит мимо освещённых окон подхваченный вьюгой снег.
Фиолетово-чёрный снег. Неживой. Предобморочный.
Беззвучно раскрыв рот, как утопающий, Неттель Вири вынырнул из засасывающего кошмара… и обнаружил, что всё испытанное им по милости Анжи заняло меньше секунды.
Как ни в чём не бывало, Наставница говорила:
– Мнение инспектора Гангельта не имеет значения за отсутствием означенного мнения. Окончательное решение зависит от вас и только от вас. Поэтому я пришла к вам. Решайте.
– Не так быстро! – Валентина временно осталась в одиночестве, но, не заметив инсайт-по-сыла, не поняла этого. – Раз ты призналась, что о многом умалчивала, рассказывай всё!
– Так-таки всё? Не слишком ли долог будет рассказ?
– Не вижу ничего смешного. И ты прекрасно поняла, чего я хочу.
Наставница вздохнула и скрестила руки на груди.
– Жаль. Очень жаль. Потому что если я что-то и поняла, так это то, что обвинительный приговор уже вынесен, и обжаловать его будет ох как нелегко. Но почему? Что такого крамольного вы обнаружили у нас?
– Вопрос содержит в себе ответ, – заметила Валентина с изрядной долей самой настоящей мстительности (брови Анжи поползли вверх). – Ты ставишь этот акцент не так открыто, как твои воспитанники, но он всё равно выпирает занозой. Вы делите мир на 'наше' и 'ваше'. И добро бы две половины признавались вами равноправными. Куда там! Вы считаете, что 'ваше' лучше, а на всё, что не 'ваше', смотрите свысока. И это уже преступление!
– Это преступление, согласна. Но мы не виновны в нём.
– Неужели?
– Вы приписываете мне и Группе свой собственный грех, инспектор Лапина, так как видите нас сквозь призму предубеждения. Концепция греха вам, надеюсь, знакома?
– Докажите!
Анжи тряхнула коротко остриженными волосами.
– Легко. Вам не понравится то, что я сейчас скажу, но я готова дать вам ту откровенность, которой вы требуете, но которой на самом деле не хотите. В предыдущую эпоху бытовало мнение, что воры и ловцы воров по сути своей отличаются мало. Та эпоха ушла. Воров не стало, полицейских тоже, но закономерности, подмеченные мудрыми циниками, никуда не делись. Вы изучали мою биографию, а я изучала ваши. И вы знаете так же хорошо, как и я: мы с вами, если брать в целом, прошли через одно и то же испытание. Мы едва не превратились в шейдов. Я – когда потеряла родителей и немного позже, когда ушёл Рышар. Вы, Валентина, – тремя годами ранее, после того обидного несчастного случая с вашим возлюбленным, отцом ваших детей. Вы, Неттель – ещё раньше, в тот тяжёлый психологически период, когда свыкались с превращением в симбомеха. Подробности не важны, важно иное. Вы после пережитого пошли работать в Надзор. А я… а я организовала Группу.
При этом в подтексте не читалось, но легко угадывалось: 'Вас испытание согнуло, если не сломало. Я – продолжила бой'.
Неттель Вири предпочёл не заметить подтекста. Но совладать с голосом не смог.
– Что ты хочешь этим сказать? – хрипло спросил он.
– Только то, что нормальным лайтам в Надзоре делать нечего. В нашем мире эта организация – причудливый и малополезный рудимент, этакий аппендикс ушедшей эпохи. Любому мыслящему созданию ясно, что следить за соблюдением законов этики должны не борцы за идею и не сотрудники на жаловании, а все члены социума. Если законы этики меняются, стоять на пути этих перемен так же нелепо и разрушительно, как объявлять Крестовый поход против ереси, развязывать охоту на ведьм, шпионов или коммунистов. Потому что в час, когда вызревает и лопается плод Реформации, или в час, когда очередная соломинка ломает-таки спину несчастного верблюда – или, если угодно, когда пандемия анкавера торжествующим пламенем озаряет души… в эти моменты от разного рода инквизиций, федеральных бюро и Надзоров ничего уже не зависит.
Речь Наставницы завораживала, гипнотизировала, подминала незаметно и упорно. Впрочем, если это и было попыткой переманить слушателей на свою сторону, её никак нельзя было назвать удачной.
– Слова, – фыркнула Валентина, разрушая наваждение. – Слова, слова! Не надо запутывать нас, ссылаясь на то, чего мы не знаем. Цена такой откровенности – пыль!
– Ладно, постараюсь говорить яснее. Мы с вами схожи в одном: мы не совсем лайты. Как и мои подопечные, члены Группы. Изменить это невозможно: люди от рождения несхожи друг с другом, и с этой истиной даже вам приходится соглашаться. Но мы с вами диаметрально различны, когда встаёт вопрос, что нам следует делать с выходящей за рамки необычностью. Я, как нетрудно понять, встала на путь примирения со своей природой и помощи другим непохожим. В конце концов, изменчивость – залог гибкости, приспособляемости и выживания. Это правило действует не только в природе, хотя там всё намного проще и чище. Вы же, вместе со всем Надзором, хотели бы видеть себя обычными лайтами. Хотели бы неким чудесным образом воссоединиться с общей человеческой массой 'нормальных'.
– Да, мы хотим этого! – в голосе Валентины звучал вызов, а лицо сияло решимостью. – Разве быть как все – это плохо?
– Нет. Ничего плохого в этом нет… как и хорошего, впрочем. Каждый, на мой взгляд, должен решать для себя, чего хочет больше: выделяться из массы или сливаться с нею. Только вот для некоторых людей 'быть как все' смерти подобно. А много лет тому назад один умный человек написал: хотеть быть не тем, кто ты есть, значит хотеть быть никем.
– Быть лайтом может любой!
Анжи расхохоталась. Смех её получился резким и ни капли не весёлым, скорее уж наоборот. А потом, прекратив смеяться так же неожиданно, как начала, она широко развела ладони и с усилием начала сводить их.
Упала густая и плотная, как затычки в ушах, тишина. Стены комнаты смялись. Свет сначала померк, потом вспыхнул, затопив всё слепящим маревом. Когда поражённый происходящим Неттель проморгался, вокруг них с Валентиной уже не было комнаты – одной из многих комнат, находящихся внутри гермогородка Т-4/15. Они стояли на каменистой безжизненной поверхности какого-то планетоида, и небывало яркий свет звёзд озарял всё вокруг своим пепельным сиянием. А ещё в этих лучистых небесах – надо было задрать голову к зениту, чтобы заметить – на фоне космической тьмы тускло рдела, подавляя живых букашек, планета-гигант.
