сердцем.
- Наверное, вы правы,- сказала она,- такая мысль мне в голову никогда не приходила.
- Я хочу вам помочь,- продолжал он,- как помогли мне вы. Я хочу быть вашим другом и больше всего хочу, чтоб вы не загубили свою жизнь зря. Я уезжаю и, может статься, никогда больше вас не увижу, но воспоминание о вас всегда будет мне поддержкой.
- Я не вполне вас понимаю,- ответила она,- но я уверена, что вы желаете мне добра. Я надеюсь, что, если вы когда-нибудь вернетесь, вы не измените своего отношения ко мне. Не знаю, почему вы так добры ко мне; правда,- и конечно же это так,- вы были лучшим другом моего мужа.
Они еще немного поговорили, и Пресли встал.
- Я просто не в состоянии заставить себя снова пойти к миссис Деррик,- сказал он.- Да и ей это радости не принесет. Пожалуйста, скажите ей это. Я думаю, она поймет.
- Хорошо,- сказала Хилма.- Хорошо, я передам.
Они молчали. Больше, казалось, говорить было не о чем. Пресли протянул руку.
- До свиданья! - сказала она, протягивая ему свою.
Он поднес ее руку к губам.
- До свиданья! - сказал он.- До свиданья! И да хранит вас Господь!
Потом повернулся и поспешно вышел из комнаты.
Но когда он украдкой покидал дом, рассчитывая незамеченным пройти к месту, где оставил на привязи свою лошадь, то вдруг наткнулся на сидевших на веранде миссис Дайк и Сидни. Он совсем забыл, что после сражения у оросительного канала их приютили на ранчо Лос-Муэртос.
- Ну, а как вы, миссис Дайк,- спросил он, пожимая ей руку,- куда думаете податься, раз уж тут все прахом пошло?
- В город,- ответила она,- в Сан-Франциско. У меня там сестра живет, она возьмет к себе Сидни.
- А вы-то как, миссис Дайк? Что вы сами собираетесь делать?
Она ответила ему тихим, безжизненным голосом:
- Я скоро умру, мистер Пресли. Зачем мне дальше жить? Сын мой в тюрьме пожизненно. И для меня все кончено. Устала я, сил у меня больше никаких нет.
- Ну зачем так говорить, миссис Дайк,- возразил Пресли.- Бросьте! Вы должны жить еще долго-долго, до тех пор, пока не выдадите Сидни замуж.
Он хотел ее подбодрить. Но сам знал и понимал, что слова его звучат фальшиво. На лице матери бывшего машиниста уже лежала печать смерти. Пресли чувствовал, что она говорит правду и что он видит ее в последний раз. Обняв за плечи маленькую Сидни, он подумал о том, что и эту семью ждет в скором времени гибель, о том, что жизнь еще одной маленькой девочки будет, подобно жизни Хильды Хувен, с первых же шагов невероятно затруднена и осложнена, поскольку на обеих будет безвинно лежать пятно позора. Хильда Хувен и Сидни Дайк - что ждет их в будущем? Одна - сестра падшей женщины; другая - дочь каторжанина. И тут он вспомнил еще одну девочку - пятнадцатилетнюю Онорию Джерард, наследницу миллионов, избалованную, окруженную любовью, превозносимую до небес, чья единственная забота состояла в том, чтобы не ошибиться в выборе предлагаемых ей судьбой удовольствий.
- До свиданья! - сказал он, протягивая руку.
- До свиданья!
- Прощай, Сидни!
Пресли поцеловал девочку, на миг задержал руку миссис Дайк в своей; потом вскинул на плечи дорожный мешок, сошел с веранды и, вскочив на лошадь, поехал прочь из Лос-Муэртоса, чтоб больше уже никогда сюда не возвращаться.Скоро он был уже на шоссе. Вдали, по левую сторону от него, виднелось несколько строений, принадлежащих раньше Бродерсону. Теперь они перестраивались, чтобы отвечать требованиям современного сельского хозяйства. Какой-то человек вышел из калитки - без сомнения, это был новый владелец. Пресли свернул в сторону и поехал дальше на север, мимо водонапорной башни и знакомой шеренги тополей.
Вот и трактир Карахера. Здесь все было по-прежнему. Трактир - непременная принадлежность любого режима - легко выдержал шторм; как и прежде, под навесом стояли запыленные пролетки и дрожки, и, проезжая мимо, Пресли услышал громкий голос Карахера, как всегда, проповедовавшего войну на уничтожение.
Боннвиль Пресли объехал стороной. У него не было никаких воспоминаний, связанных с этим городом. Свернув с шоссе, он пересек северо-западную окраину Лос-Муэртос и железнодорожное полотно и поехал по Верхней дороге; скоро он добрался до Эстакады, а потом и до усадьбы Энникстера, где царили тишина, безлюдье, мерзость запустения.
Все вокруг пребывало в оцепенении. Ни звука, ни шороха. Заржавевший ветряк на скелетоподобной башне артезианского колодца недвижим; огромный амбар пуст; окна в усадебном доме, кухне и сыроварне заколочены досками. Возле сломанных ворот на дереве прибита доска, крашенная белой краской; на ней трафаретными буквами было выведено:
ВНИМАНИЕ!
Проход закрыт. Лица, оказавшиеся в пределах этого владения, ответят по всей строгости закона.
До холмов, где брал начало Бродерсонов ручей, Пресли добрался, как и рассчитывал, уже под вечер. Лошадь с трудом одолела подъем на самый высокий холм и, достигнув вершины, он обернулся и долго смотрел в последний раз на раскинувшуюся внизу долину Сан-Хоакин. В воображении его, уходя далеко
И, глядя на все это, Пресли вдруг отчетливо понял истинный смысл и важность воспроизводства плодов земных. На какое-то мгновение он приблизился к пониманию смысла жизни. Люди ничтожны, они - крошечные существа, поденки, которые живут один лишь день и не оставляют по себе никакой памяти. Ванами сказал однажды, что смерти нет, но Пресли на миг почувствовал, что продвинулся в своем понимании еще дальше, словно вдруг приобщился к великой тайне бытия: люди - ничто, смерть - ничто, жизнь - ничто; существует лишь СИЛА - та СИЛА, которая дает жизнь людям и вытесняет их из нее, чтобы освободить место для следующих поколений. СИЛА, которая заставляет пшеницу расти и спеть, чтобы, собрав зерно и ссыпав его в закрома, люди могли освободить место для следующего урожая.
В этом и заключается тайна мироздания, великое чудо воспроизведения; и постоянная плавная смена времен года, и соразмеренный с этим ритм движения небесных тел - все это часть нескончаемой симфонии воспроизведения, подчиненной четким колебаниям гигантского маятника, который приводит в действие не знающий преград механизм - изначальная Сила, ниспосланная людям самим Господом, бессмертная, спокойная, несокрушимая.
Он стоял, глядя сверху на широкую долину, и вдруг увидел вдалеке человека, который шел в направлении Сан-Хуанской миссии. Оттуда, где находился Пресли, человек казался крохотным, но в походке его определенно было что-то знакомое; кроме того, Пресли показалось, что он идет с непокрытой головой. Пресли пришпорил лошадь. Вне всякого сомнения это был Ванами, и вскоре Пресли, спускаясь вниз путаными тропами, которые протоптали к Бродерсонову ручью коровы, нагнал своего приятеля.
И сразу же Пресли заметил в Ванами резкую перемену. Лицо егс по-прежнему было аскетично, лицо провидца, лицо библейского пророка из пастухов, но тень великой печали, давно уже не сходившая с него, исчезла; горе, казавшееся ему безысходным, ушло, вернее, потонуло в ликовании, которое, подобно солнцу на заре, излучали его глубоко посаженные глаза и все его смуглое лицо со впалыми щеками. Они разговаривали, пока не село солнце, но на вопрос Пресли, в чем причина такой перемены, Ванами ответа не дал. Только раз за все время беседы позволил он себе коснуться этой темы.
- Смерть и печаль мало что значат,- сказал он.- Они преходящи. Жизнь должна стоять выше смерти, радость - выше печали. Иными словами, ни смерти, ни печали в природе нет. Это всего лишь отрицательные категории. Жизнь - категория положительная. Смерть это отсутствие жизни, как ночь - отсутствие дня; а раз это так, то нет такого понятия как смерть. Есть только жизнь и приостановление жизни, которое мы по
