наши дети, Лайме и и Хэррен, и все, кто знает тебя и уважает,- что они скажут, узнав, что ты всего лишь нечистоплотный политикан.
Деррик уронил голову на руки, избегая ее взгляда. Но тут же с глубоким вздохом произнес:
- Мне очень тяжело, Энни. Больно уж подлые времена настали. И слишком много свалилось на меня забот.
- Подлые времена или нет,- не отставала она,- но ты мне все-таки обещай, что в замыслах Энникстера участвовать не будешь.
Она обеими руками взяла его руку и смотрела ему в лицо полными мольбы красивыми глазами.
- Обещай,- повторила она,- дай мне слово! Что бы с нами ни случилось, дай мне право всегда гордиться тобой, как я гордилась всю нашу жизнь. Дай мне слово! Я знаю, что ты никогда серьезно не собирался вступить в компанию с Энникстером, но иногда на меня находит такой страх, такое беспокойство. Дай мне слово, Магнус, хотя бы ради моего душевного спокойствия.
- Да-да, ты права,- сказал он.- Я никогда не думал об этом всерьез. Разве только на одну минутку мне захотелось стать… сам не знаю кем… тем,
кем я когда-то мечтал быть… Но это уже прошло. Энни, твой муж - не оправдал своих собственных надежд.
- Дай мне слово,- твердила она.- Об остальном поговорим после.
И опять Магнус заколебался, почти готовый уступить собственным благим побуждениям и увещеваниям жены. Он начинал понимать, как угрожающе далеко зашел в этом деле, что с каждым часом увязает в нем все бесповоротней. И так он уже достаточно впутался, не так-то просто ему вырваться. При этой мысли его, человека, имеющего твердые понятия о чести, так и передернуло. Нет, что бы ни случилось, он сохранит свое доброе имя. Жена права. Она всегда воздействовала на его лучшие качества. В эти минуты отвращение Магнуса к предстоящей политической кампании достигло апогея. Непостижимо, как мог он даже в мыслях допустить возможность своего участия в ней вместе с другими! Но теперь он покончит со всем этим; надо сделать над собой усилие и решительно отстраниться от всего, что может бросить на него тень. Он повернулся к жене. Из его уст готово было сорваться обещание, о котором она так просила. И вдруг он вспомнил, что дал слово Энникстеру, обещал, прежде чем примет окончательное решение, еще раз обсудить вопрос с ним. Слово для Магнуса всегда было законом. Следовательно, сейчас, при всем желании, он ничего не мог обещать жене, потому что тем самым нарушил бы слово, данное Энникстеру. Придется отложить дело еще на несколько дней.
Довольно неубедительно он объяснил это жене. Энни Деррик на это объяснение никак не реагировала, только поцеловала его в лоб и вышла, удрученная, расстроенная, снедаемая глухим беспокойством. Магнус же остался сидеть за столом, охватив голову руками, сосредоточенный, угрюмый, осаждаемый дурными предчувствиями.
А тем временем Энникстер, Фелпс и Пресли продолжали свой путь в Боннвиль. Около огромной водонапорной башни они свернули на шоссе и поехали в тени служившего ветроломом строя тополей, которые росли по обочине дороги, огибавшей ранчо Бродерсона. Подъехав к трактиру и бакалейной лавке Карахера за полмили от Боннвиля, они узнали стоявшую у коновязи лошадь Хэррена. Оставив своих спутников, Энникстер пошел в трактир повидаться с Хэрреном.
- Слушай, Хэррен,- начал он, когда они уселись зa столиком,- в скором времени тебе придется решать - с нами ты или нет. Что ты намерен делать? Неужели останешься стоять в сторонке, засунув руки в карманы, и преспокойно смотреть, как наш комитет всаживает в это дело огромные средства? Ведь если дело выгорит, ты выиграешь наравне со всеми нами. Я полагаю, у тебя есть какие-то собственные деньжишки - как-никак управляешь отцовской фермой ты?
Захваченный врасплох лобовым вопросом Энникстера, Хэррен пробормотал, что деньги у него есть, и прибавил:
- Я просто не знаю, что делать. Положение у меня хуже некуда. Понимаешь, Жеребец, я бы рад вам помочь, но я против всяких закулисных сделок. Они мне претят. Я хотел бы получить указание от отца, как поступить, но от него последнее время слова не добьешься. По-моему, он хочет, чтобы я сам решал.
- Ну, вот что,- сказал Энникстер.- Допустим, ты останешься стоять в сторонке, пока дело не закончится, но потом возместишь комитету свою долю расходов.
Хэррен задумался, не вынимая рук из карманов и хмуро изучая носок своего сапога. После недолгого молчания он сказал:
- Я не люблю действовать вслепую. Получается ведь, что до некоторой степени я разделяю ответственность за ваши действия. Стало быть, я участвую в деле, только по каким-то причинам предпочитаю оставаться в тени. К тому же я не хочу никаких недоразумений с отцом. Мы с ним отлично ладим, но ты сам знаешь, что любое мое самоуправство ему не понравится.
- Ладно,- сказал Энникстер,- а если Губернатор скажет вдруг, что он умывает руки и предоставляет тебе поступать по своему усмотрению, тогда как? Ради всего святого, давайте действовать заодно. Давайте все мы, фермеры, хоть раз объединимся.
Сам того не подозревая, Энникстер попал как раз в точку.
- Пожалуй, ты прав,- пробормотал Хэррен без уверенности.
Никогда еще ощущение безысходности, мысль, что все это ни к чему, не одолевали его с такой силой. Но все честные пути были уже испробованы. Фермер оказался прижатым к стенке. И если он выискивает собственные средства борьбы, то ответственность за это ложится не на него, а на его врагов.
- Наверное, единственный способ чего-то добиться,- продолжал Хэррен,- это быть заодно… ну что ж… продолжайте, посмотрим, что получится. Я внесу свою
долю, но только если отец не станет возражать.
- Это само собой разумеется! - воскликнул Энникстер, пожимая ему руку.- Собственно, дело уже наполовину выиграно. Дисброу с нами, теперь остается только заручиться поддержкой кое-кого из этих прожженных сан-францисских воротил,. Остерман, возможнo…
Но Хэррен прервал его, нетерпеливо махнув рукой.
- Не рассказывай мне ничего,- сказал он.- Я даже знать не желаю, что вы там с Остерманом затеваете. Знай я, так, может, не пошел бы с вами в ком
панию.
Тем не менее, при расставании Энникстер добился от Хэррена обещания, что он приедет на очередное заседание комитета, когда Остерман, вернувшись из Лос-Анджелеса, будет докладывать о положении дел. Кэррен поехал домой в Лос-Муэртос, а Энникстер сел на лошадь и поскакал в Боннвиль.
В Боннвиле жизнь кипела всегда. Это был небольшой городок с населением тысяч в двадцать - тридцать, где здания муниципалитета, средней школы и оперного театра до сих пор оставались предметами гордости горожан. Боннвилю повезло с отцами города: ом содержался в образцовой чистоте, поражал своей молодостью и бьющей через край энергией. Бурная деятельность ощущалась на его мостовых и тротуарах. В деловой части, сосредоточившейся на Главной улице, было в любой час дня не протолкнуться.
Энникстер, заехав на почту, сразу очутился в самой гуще городской толчеи с быстро сменяющимися декорациями и сочетаниями звуков. Верховые лошади, Фургоны - непременные «студебеккеры», серые от мыли проселочных дорог дрожки, под сиденьями которых были затолканы тыквы и кульки с бакалейными припасами, двуколки и линейки, привязанные к изгрызанным коновязям и окованным жестью телеграфным столбам, виднелись повсюду. На обочинах здесь и там стояли велосипеды в станках, расцвеченных рекламами сигар. По тротуарам, мягким и липким от утреннего :шоя, двигался поток людей. Толстопузые бюргеры в полотняных кителях, без жилетов сосредоточенно прохаживались взад-вперед. Девицы в спортивных юбках, английских блузках и панамках сновали по улицам непременно парами, заглядывая то в аптеку, то в бакалейную лавку, то в галантерейный магазин, а то просто собирались у почты, находившейся на углу, в нижнем паже резиденции губернатора. Приказчики в коричневых нарукавниках и с карандашом за ухом озабоченно суетились у бакалейной лавки. Какой-то старик мексиканец, босой, в рваных белых штанах, сидел перед парикмахерской на колоде для посадки в седло, держа на веревке лошадь. Протрусил китаец, сгибаясь под тяжестью нагруженных всякой всячиной корзин, которые он тащил на коромысле. Перед гостиницей «Юзмайт» собрались коммивояжеры, представители сан-францисских ювелирных фирм, коммерческие и страховые агенты, хорошо одетые, обходительные, с явно столичным налетом; они стояли
