- Пришел, значит, и твой черед! - кричал он.- Выходит, эта компания не только против богатых фермеров ополчилась. Они и к беднякам не брезгуют в карман руку запустить. Ну, когда-нибудь они получат порцию свинца в живот. Так вечно продолжаться не может. Когда-нибудь они напорятся на смелого человека, который может и сдачи дать, который будет разговаривать с ними, держа в одной руке факел, а в другой динамитную шашку.
Он поднял вверх крепко сжатые кулаки.
- Боже милостивый! Когда я думаю обо всем этом, у меня в голове мутится, я в бешенство прихожу. О, если бы только народ понял, что он сила! Если бы только я мог пробудить его! Не в одном Шелгриме тут дело, есть и другие. Все эти наши магнаты, все эти мясники, кровопийцы - тысячи их! Но они еще свое получат! Сполна получат, дай только срок!
Бывший машинист и хозяин кабачка прошли в комнатку позади бакалейной лавки, где торговали вином, чтобы обсудить на досуге новое безобразие во все подробностях. Дайк, до сих пор не пришедший в себя, поглощенный своими мыслями, присел к одному из столиков, и Карахер, зная, что требуется в таких случаях, поставил перед ним бутылку виски и стопку.
Случилось так, что Пресли, ездивший в Боннвиль за почтой, решил на обратном пути заглянуть в лавку Карахера - ему надо было купить графитную смазку для велосипеда. Из комнатки, отделенной от лавки тонкой перегородкой, доносился разговор Дайка с Карахером. Дверь была полуоткрыта, и он отчетливо слышал каждое слово.
- Ну, выкладывай,- подгонял Дайка Карахер.
Дайк уже, наверное, раз пятьдесят рассказывал, что приключилось с ним. Его повествование приняло определенную форму. Он употреблял одни и те же выражения и обороты. Рассказ как бы отпечатался у него в мозгу. Так будет он отныне повествовать о происшедшем каждому, кто пожелает его слушать, день за днем, из года в год, до конца жизни.
«…А я исходил в своих расчетах из тарифа в два цента. Но стоило им увидеть, что я на этом заработаю, и они тут же удвоили тариф: «что можем выжать, то и берем»,- как сам Берман сказал, а я все, что имел, заложил ему. Вот так они и разорили меня, загнали в угол, связали по рукам и ногам, и выхода у меня нет…»
Он то и дело прикладывался к стопке, и его искренний гнев, понятная нескрываемая ярость сгустились, подернулись мраком и перешли в глухую ненависть. Карахер, уверенный в том, что приобрел в лице Дайка горячего адепта, налил ему еще.
- Ну что ты теперь скажешь? - вскричал он.- Мы, «красные», что ли, во всем виноваты? Буржуазии хорошо призывать к умеренности. На ее месте я поступал бы так же. Да и ты тоже. На сытое-то брюхо! Если ты спокоен за свое имущество, если жену твою никто не убивал, дети не сидят голодные, тогда легко проповедовать легальные методы, реформы, эволюции и прочую дребедень. А как насчет
Дайк молчал. Он еще раз наполнил стопку и двумя глотками осушил ее. Гримаса исказила нахмуренное лицо, оно потемнело, сам он набычился и долго, не моргая, глядел в смятении на свои узловатые, мускулистые руки,- они лежали перед ним на столе, и он не знал, чем сможет в будущем занять их.
Пресли и думать забыл про смазку. Он слушал Карахера. В приоткрытую дверь ему видна была мощная спина Дайка, который сидел пригнувшись, ссутулив широкие плечи.
Драма, в основе которой лежало неожиданное удвоение тарифа, отчетливо представилась ему. И ведь это был лишь единичный пример, отдельный случай. Он узнал о случившемся только потому, что событие произошло рядом, у него под носом. А сколько подобных драм разыгрывалось по всему штату? В предгорьях такие случаи происходят постоянно: мелкие предприятия, задушенные в самом зародыше,- их предсмертные крики слышались повсюду; они умирали, забытые всеми, кроме чудовища, которое ни перед чем не останавливалось и, спокойно сглотнув самое крупное предприятие, не брезговало поживиться и мелюзгой, которое одним щупальцем загребало сотни тысяч акрои плодородной земли, а другим тянулось к охапке хмеля.
Пресли, не сказав ни слова, понурив голову, незаметно вышел из лавки и, крепко сжав ручки велосипеда, покатил домой. Губы у него совсем побелели. В душе бушевал протест против существующих порядков, с губ срывались проклятия.
В Лос-Муэртос он застал Энникстера, увидел его издали на ступеньках дерриковской веранды. Владелец Кьен-Сабе беседовал с Хэрреном. Магнус стоял в дверях и переговаривался о чем-то с женой.
Адвокаты, нанятые Союзом фермеров, уезжали назавтра в Вашингтон, и Энникстер долго совещался с ними. Помимо этого у него было в городе много других неотложных дел, и в результате он пропустил поезд на Гвадалахару - ближайшую станцию от дома и потому принял приглашение Магнуса доехать с ним в его бричке до Лос-Муэртос; перед отъездом из Боннвиля он позвонил к себе на ферму, чтобы Вакка доставил в Лос-Муэртос его чалую кобылу. Лошадь уже ждала его, но Унникстер задержался еще на пару минут, чтобы рассказать Хэррену о том, что случилось с Дайком.
- Что же он будет теперь делать? - спросил Хэррен, справившись с охватившим его негодованием.
- Да ничего,- сказал Энникстер.- Какой у него может быть выход?
- Он же потеряет все до последнего цента. Все, что скопил за десять лет,- продолжал Хэррен.- Когда он сказал мне, что собирается заняться хмелем, я его сразу предупредил, что следует все очень точно обговорить с железной дорогой.
- Я его только что видел,- сказал Пресли, подходя к ним.- У Карахера. Лица его я не видел - он сидел спиной ко мне и пил. Но и так было ясно, что это конченый человек, раздавленный. Ужас какой-то!
- У Карахера сидит? - спросил Энникстер.
- Да.
- И пьет?
- Надо думать. Да, перед ним стояла бутылка.
- Пьет, значит, у Карахера! - сказал Энникстер с саркастической усмешкой.- Ну, теперь
В суровом, горьком и бесконечно печальном молчании они стояли рядом, понурив головы, словно перенеслись мысленно в придорожную забегаловку, где воочию могли наблюдать, как теряет веру в себя, видит крах всех своих надежд и в конце концов гибнет один из их собратьев; наблюдать крушение карьеры, разрушение человеческой личности. Сраженный титанической силой человек, бесстрашный, сильный и честный, подпав к тому же под дурное влияние, катился к гибели.
- Теперь ему крышка,- повторил Энникстер,- Дайк выходит из игры. Еще одно очко в пользу Бермана, Шелгрима и компании.
Он раздраженно отошел в сторону, отвязал свою кобылу и вскочил в седло.
- С нами Бог,- крикнул он, отъезжая,- а неудачников к черту! Ну, счастливо оставаться! Еду домой. Пока он у меня есть.
Он оставил позади господский дом, прятавшийся и роще кипарисов и эвкалиптов, выехал на простор нолей, где по обе стороны расстилались голые бурые пашни, и поскакал галопом по Нижней дороге к себе в Кьен-Сабе.
День клонился к вечеру, и тень, отбрасываемая им на пыльную дорогу, заметно удлинилась. Далеко кпереди поблескивал в последних лучах заходящего солнца шпиль старенькой колокольни Сан-Хуанской
