скотоводческой ферме Остермана, в двадцати милях от места предыдущей ночевки.
Дело в том, что на Ванами опять напало беспокойство. Неведомая сила влекла его куда-то; какой-то неведомый всадник так и пришпоривал его. Опять в нем проснулась врожденная тяга к бродяжничеству и гнала с места на место. Уже некоторое время он числился рабочим на ранчо Лос-Муэртос. На Кьен-Сабе, как и на других фермах, наступил период затишья. В ожидании первых всходов пшеницы все сидели без дела. Ванами перешел на Лос-Муэртос и теперь большую часть дня проводил в седле: разъезжал по горам, дозором объезжал ранчо, гуртил и сторожил скот в четвертом секторе. Но если этого диковатого парня и потянуло опять бродяжничать, то на этот раз что-то сдерживало его. Все чаще и чаще наведывался Ванами в монастырский сад после захода солнца, оставаясь там иногда до рассвета; он ложился ничком на землю, уткнувшись подбородком в скрещенные руки, сверлил взглядом мрак, окутывавший небольшое цветочное хозяйство, и ждал, ждал. С каждым днем он все больше замыкался в себе. Пресли часто навещал его на скотоводческой ферме, где на необозримом пространстве безлесных зеленых холмов он казался особенно одиноким, по Ванами больше не делился с ним своими мыслями. Свои фантастические истории он рассказывал только отцу Саррия.
Продолжая свой путь в сторону Боннвиля, Дайк перебирал в уме все, что ему случалось слышать о Ванами. Ему, как и всем в округе, была известна история Ванами и Анжелы, их романтические свидания в монастырском саду, появление таинственного незнакомца, бегство Ванами в безлюдные районы Юго-Запада, его нежданные возвращения, его непонятный, замкнутый, нелюдимый характер, но, как и многие другие поселяне, он находил всему этому, простое объяснение: ясное дело, парень не в своем уме, только и всего.
До почты в Боннвиле он добрался в одиннадцать часов, но не сразу предъявил в контору Рагглса полученное им извещение о прибытии груза. Захотелось немного побродить по улицам. Он редко бывал в городе, а когда бывал, ему доставляло большое удовольствие лишний раз убедиться, что его здесь знают и любят. Везде у него были друзья: на почте, в аптеке, в парикмахерской, среди людей, толпившихся у здания суда. С каждым он перебрасывался двумя-тремя словами, и почти всегда разговор кончался так:
- Пошли, что ли, выпьем.
- Отчего ж, пошли!
После чего приятели отправлялись в бар гостиницы, где, по заведенному порядку, пили за здоровье друг друга. Дайк, однако, был человек непьющий. Работа на паровозе хорошо вышколила его. Спиртного он в рот не брал и позволял себе только легкие напитки, вроде имбирного пива да лимонада.
И аптеке, где продавались также письменные принадлежности, он увидел игрушку, называвшуюся «прозрачная грифельная доска»; это была пластинка матированного стекла, на которой можно было, приложив немало усилий, вывести изображения коров, плугов, разнообразных фруктов и даже водяных мельниц, контуры которых, напечатанные на листочках бумаги, подкладывались снизу.
- Интересная штука, а, Джим,- сказал он, обращаясь к молодому человеку, стоявшему за прилавком, где торговали газированной водой, соками и мороженым.- Моя малявка придет в восторг при виде ее. Ничего не поделаешь, придется купить.
- Как Сидни? - спросил Джим, завертывая игрушку в бумагу.
Дайк так всегда хвастался своей дочкой, что прославил ее на весь Боннвиль.
Нот и сейчас он сразу же отозвался с полной готовностью и заговорил горячо и многословно:
- Умней ее нет девчонки во всем округе! И забавней! А какая актриса!
- А хмель как? - спросил Джим.
- Лучше некуда! - воскликнул Дайк. Как все благожелательные люди, он с большой охотой рассказывал о своих делах каждому, кто был готов его слушать.- Некуда! Теперь уж ясно, что урожай будет на славу. Дожди прошли как раз вовремя. Боюсь, он не уместится в моих сараях. И знаешь, помощника я себе нашел - первый сорт! Да, Джим, на этот раз деньгу мы зашибем! После того, как я уплачу по закладной,- мне ведь пришлось и домишко свой заложить и урожай, но теперь я смогу не только уплатить проценты, а взять и все выкупить,- когда я со всеми расплачусь, мне останется кругленькая сумма. Так-то вот. Я знал, что хмель не подведет. Ведь я весь урожай уже запродал. Это мой помощник сумел. Он молодец! Один парень из Сан-Франциско берет все чохом и по хорошей цене. Я хотел выждать - думал, может, цена поднимется до шести центов за фунт, но помощник говорит, что и пять неплохо. Ну я и подписал договор. Здорово, a?
- И что же вы потом будете делать?
- Не решил еще. С месяц буду отдыхать, прокачусь с малявкой и с матушкой в Сан-Франциско, пускай посмотрят город, а когда начнется учебный год, от
везу Сидни в женский пансион в Мэрисвилле. Разумеешь?
- Теперь вы уже, наверное, не бросите хмеля?
- Это ты в точку попал. От добра добра не ищут. Сейчас многие собираются заняться хмелеводством. Я дорожку протоптал. Думаю, со временем здесь разовьется настоящая хмелевая промышленность. Я уже сейчас смекаю, что надо будет сделать в будущем году. Помощника рассчитаю - я теперь и сам управлюсь. Думаю, может, удастся прикупить немного земли - от Кьен-Сабе отхватить. Выращу еще больше хмеля, еще пару сараев поставлю. Да, черт возьми! - лет через пять я тут такие дела закручу. Я, брат, твердо намерен разбогатеть.
Он вышел на улицу и, не спеша печатая шаг, шел целый квартал. Ему представлялось, что теперь к нему должны относиться с большим почтением. Ведь он больше не наемник какой, никому не подчиняется, а сам себе хозяин, собственник, землевладелец, с успехом развивающий новое дело. Ни с кого не обезьянничал, сам все придумал! Начиная дело, он полагался только на себя, и успехом своим обязан лишь собственному уму, трудолюбию и дальновидности. Дайк расправил широченные плечи, да так залихватски, что синяя холщовая куртка затрещала по швам. Окладистая светлая борода сильно отросла за последнее время, лицо от работы на солнце стало багровым. Из-под козырька фуражки - память о днях, проведенных на паровозе,- поглядывали добрые голубые глаза. Повстречавшись со стайкой молоденьких девушек в батистовых и муслиновых платьицах и соломенных шляпках, направлявшихся к почтамту, он подумал, что, пожалуй, выглядит совсем недурно, и даже приосанился. Интересно, оглянутся ли они? Интересно, слыхали ли они, что он без пяти минут богач?
Однако хронометр в окне ювелирного магазина напомнил ему, что время не стоит на месте. Он повернул обратно и, перейдя улицу, пошел в контору Рагглса - агента ТиЮЗжд, который занимался земельными вопросами и транспортировкой грузов.
Стоя у прилавка, пока клерк, отгороженный от него перегородкой из металлической сетки, выписывал ему ордер на получение груза у кладовщика, Дайк бросил взгляд на человека, который разговаривал с Рагглсом, сидя за столом по ту сторону перегородки. Человек этот кого-то ему напоминал.
Это был пожилой мужчина, очень тучный, с толстым животом, по которому обладатель его время от времени похлопывал. Когда он повернулся, чтобы дать какое-то указание клерку, Дайк узнал Бермана. Банкир, железнодорожный делец и политический комбинатор почему-то показался ему сегодня особенно жирным. Его гладко выбритый тройной подбородок слегка подрагивал; складка жира на затылке, поросшая редкими жесткими волосиками, выпирала особенно агрессивно. Его огромный живот, обтянутый светло- коричневым отняным жилетом с узором из цепляющихся одна пугую подковок, был выпячен вперед. На голове была неизменная круглая шляпа из лакированной коричневой соломки, в которой, словно в медном шлеме, отражался проникающий в конторские окна дневной свет, и даже с того места, где стоял Дайк, было слышно его шумное дыхание и побрякивание часовой цепочки о жилетные пуговицы фальшивого жемчуга каждый раз, как вздымался и опускался его живот.
Дайк посмотрел на него повнимательнее. Вот он - представитель Треста, с которым скрестил шпаги Союз фермеров. Титаническая борьба с каждым днем вызывала все больший интерес у сторонних наблюдателей, Дайк постоянно встречался с фермерами-хлебопашцами. Он выслушивал их жалобы, проклятья, злобные выпады, понимал их обиды, их ярость. Здесь была представлена другая сторона - спокойный, тучный человек в полотняной жилетке и твердой соломенной шляпе, который никогда не выходил из себя, любезно улыбался своим врагам, подавал им добрые советы, выражал сочувствие, когда они терпели поражение за поражением, человек, уверенный в своем могуществе, который знал, что за ним стоит Машина, стоит необо римая сила - неистощимая казна мощной организации, которая против каждой тысячи, потраченной Союзом фермеров, могла швырнуть миллион.
