может, он забыл, перестал думать о ней; и, хотя вначале она уверяла себя, что это к лучшему, мало-помалу мысль эта стала беспокоить ее. А вдруг он и вправду забыл, спрашивала она себя.
Она знала, чем он озабочен. Это было известно всем4 Весть о том, что железная дорога начала кампанию против фермеров, внезапно развернула против них враждебные действия, облетела всю округу, накаляя страсти до предела. В глазах Хилмы Энникстер вел себя героически. Стойкость, с какой он противостоял железной дороге, поведение его при стычке с Дилани казались ей верхом доблести. Она и мысли не допускала, что кто-то может помогать ему в борьбе. По ее мнению, знаменитый Союз, в который входили все фермеры, был просто фикцией.. Энникетер сражался с чудовищем в одиночку. Если бы не он, корпорация давно проглотила бы Кьен-Сабе, подобно тому как кит глотает пескаря. Он настоящий герой, заслоняющий их всех от гибели. Заступник ее семьи. Ее добрый рыцарь^ Она начала каждый вечер поминать его в своих молитвах и еще просила Бога помочь ему стать хорошим, удерживать от сквернословия и хранить от новой встречи с Дилани.
Однако пока Хилма обдумывала, стоит ли ей разуться и побродить в ручье, над головой у нее прогромыхал поезд - ежедневный вечерний экспресс, который пронесся с оглушительным грохотом, окутанный дымом, - вереница вагонов второго и третьего класса, а также шоколадных пульмановских, покрытых пылью бескрайних равнин Юго-Запада. Подрагивание опор эстакады передавалось земле. Оглушительный стук колес заглушил журчание ручья, заглушил он и топот чалой кобылы, спускавшейся вниз по усыпанному гравием откосу, и Хилма вздрогнула от неожиданности, когда, проводив глазами поезд, обернулась и увидела перед собой лошадь и сидевшего на ней Энникстера.
Он смотрел на нее и улыбался, что случалось с ним редко; даже жесткая линия его слегка выпяченной ни.кней губы смягчилась. Здороваясь, он снял широкополую шляпу, и, хотя его растрепавшиеся рыжие волосы тут же встали торчком, упрямого хохолка на макушке в этот раз видно не было.
- Да это никак мисс Хилма? - воскликнул он, спрыгнув на землю и подводя лошадь к воде напиться.
Хилма кивнула и быстро вскочила, смущенно отряхивая обеими руками юбку.
Энникстер сел на большой валун рядом, перекинул поводья через руку и, закурив сигару, разговорился. Пожаловался на жару, на плохое состояние Нижнего шоссе, по которому ехал, возвращаясь с совещания Комитета Союза на ранчо Лос-Муэртос, на медленно подвигавшиеся работы на Постройке оросительного канпала и, как полагается, на нынешние тяжелые времена.
- Мисс Хилма,- сказал он ни с того ни с сего,- не вздумайте выходить замуж за фермера,- а то хлебнете с ним горя.
От неожиданности Хилма даже задохнулась и вытаращила глаза: необъяснимое чувство какой-то вины напало вдруг на нее, приведя в полное смятение. Дрожащими руками она мяла сверток с кресс- салатом, превращая его-в плотный ком.
Энникстер между тем продолжал говорить. Неожиданная встреча смутила и его. Всю прошедшую зиму, нанятый неотложными делами, находясь в пылу политических кампаний, мучительно воспринимая бесконечные отсрочки и финальное поражение в одном суде за другим, он тем не менее ни на минуту не забывал выражения лица Хилмы тогда в амбаре, когда он стоял, обняв ее за талию, под дулом револьвера, мелькавшего в руке пьяного головореза. Немое признание, прочтенное им в ее распахнутых глазах, сказало ему достаточно. Вот только ему ни разу не представилась возможность воспользоваться этим обстоятельством. Когда он на короткое время появлялся на ранчо, Хилма всячески избегала встречи с ним. Перед рождеством она целый месяц гостила у дедушки, отца своей матери, который содержал гостиницу в Сан-Франциско.
Сейчас они наконец одни. И он разберется во всем, что заставляет его испытывать изо дня в день, из месяца в месяц чувство беспокойства, раздражения даже. Вне всякого сомнения, настал момент решиться на что-то, только на что именно, было непонятно. Переместив сигару из одного угла рта в другой, он продолжил беседу. Ему вдруг захотелось пооткровенничать, он подсознательно чувствовал, что это как-то сблизит их.
- Скажите, мисс Хилма, что вы думаете об этой заварухе с железной дорогой? Как вы думаете, польстится Шелгрим со своими приспешниками на Кьен-Сабе? Удастся им согнать нас с насиженного места?
- О нет, сэр! - с трудом переводя дыхание, сказала Хилма.- Ни в коем случае!
- А что ж тогда?
Хилма развела руками,
- Даже и не знаю.
- Ну так знайте: сегодня Союз принял решение - если мы проиграем дело и в Верховном суде в Вашингтоне,- мы ведь подали туда апелляционную жалобу,- мы будем драться.
- Драться?
- Вот именно!
- Вы хотите сказать… драться так, как в тот раз с Дилани… Господи! На револьверах?
- Ну, это еще неизвестно,-уклончиво пробурчал Энникстер.- И все же, что вы думаете по этому поводу?
Низкий, хрипловатый голос Хилмы слегка дрогнул.
- Драться на револьверах. Страх-то какой! Эта стрельба в амбаре - я до сих пор забыть не могу. Каждый выстрел - будто бочка с порохом взрывается.
- Значит, выметаться? Уступить ранчо Дилани, Берману и всей этой сволочи? Позволить им завладеть нашим добром? Спасовать перед ними?
- Нет, ни в коем случае! - воскликнула она, сверкая глазами.
- Ведь вам не хотелось бы, чтобы вас выгнали из дома? А, мисс Хилма? Ведь Кьен-Сабе - и ваш дом. Вы же здесь родились. И вам, наверное, не хочется, чтобы вас выкинули оттуда Берман и вся эта компашка? Неужели же мы им уступим?
- Ой нет,- пролепетала она.- Вовсе не хочется, И мама моя…
- Так неужели же вы могли подумать, что я это допущу? - вскричал Энникстер, прикусив сигару.- Как жили там, так и будете жить. Я вас в обиду не дам. Можете не сомневаться. Послушайте! - спросил он ее почти грубо.- Ведь не нравится же вам этот пьяный горлопан Дилани?
- По-моему, он очень нехороший человек,- сказала она.-Я знаю, дорога подстроила так, будто он купил земли, которые входят в ваше ранчо; он ходит хозяином, а сам просто состоит на побегушках у мистера Бермана и у мистера Рагглса.
- Верно. Я ,так и думал, что он не может вас ни с какой стороны интересовать.
Наступила долгая пауза. Чалая кобыла, пофыркивая, выискивала среди гальки траву. Энникстер передвинул сигару в другой угол рта.
- Красивое местечко,- пробормотал он, оглядываясь по сторонам. И продолжал: - Вот что, мисс Хилма, я хотел бы с вами поговорить, если вы, конечно, не возражаете. Право, не знаю, как все это выразить, и если брякну что невпопад, так только потому, что мне никогда не приходилось иметь дело с женским полом… с девушками, словом… понимаете? После того вечера - да что там, еще гораздо раньше - я часто думал о вас. Честное слово! Да вы, верно, и сами догадываетесь. Вы, можно сказать, единственная девушка, с которой я хорошо знаком, и, пожалуй,- прибавил он раздумчиво,- единственная, с кем мне хочется быть хорошо знакомым. Таков уж я уродился. Вы тогда ничего не сказали, Ну когда Дилани кабаре устроил, а мы с вами стояли рядом, но мне показалось, что вы опасаетесь, как бы он в меня не пальнул, и еще показалось, что, если бы он это сделал, вы были бы опечалены куда больше, чем если бы он ухлопал кого-то другого. Так вот, знаете, чго я думал? Пусть, думал, любую здесь укокошат - здесь, или еще где в нашем штате,- лишь бы не вас. Да, если бы что-нибудь случилось с вами, мисс Хилма, я бы всякий интерес к жизни потерял. Пусть бы Берман забирал себе Кьен-Сабе - я и пальцем бы не шевельнул. Пусть бы Дилани выпустил по мне весь заряд - я б и глазом не моргнул. Мне на все было плевать. Вы для меня во всем мире единственная. Раньше я так не думал. Не хотел думать. Но потом, часто встречаясь с вами, я видел, до чего же вы хорошенькая, умница, слышал ваш голос… и вот теперь ни о чем другом думать не могу. Когда мне надо ехать хотя бы на один день в Сан-Франциско, в Сакраменто или в Висейлию, я еду с неохотой, потому что там нет вас, и всегда спешу закончить свои дела и поскорей вернуться домой. А когда вы на рождество уехали в Сан-Франциско, я тосковал, как… да ладно, где уж вам понять. Я каждый вечер числа в календаре
