скомплектовать упражнения.
— Странная у вас логика, — невесело усмехнулся Уваров. — И вообще вы ведете себя, я бы сказал, несколько странно. С предубеждением относитесь к людям. А получив замечание, сами впадаете в амбицию. Нельзя быть рабом своего настроения. Подавлять и обезличивать подчиненных нам, конечно, никто не давал права.
Он встал и прошелся по классу. Уваров всегда ходил, когда волновался. Заложит руки за спину и ходит, посасывая старую, видавшую виды трубку, нескладный и угловатый. Редкие, преждевременно поседевшие волосы причесаны по-старомодному — на пробор. Его лицо можно было бы назвать мужественным, если бы не узкий костлявый подбородок. И потом у него были слишком мягкие глаза.
«Он совсем не похож на летчика», — подумал Стахов, украдкой наблюдая за командиром. Стахову кто-то сказал, что Уваров работал авиационным врачом. Однажды, уже в зрелом возрасте, этот врач поднялся в воздух, чтобы провести над летчиками естественный психологический эксперимент, и «пятый океан» обворожил его. Он добился направления в летное училище и стал летчиком.
— А почему нужно всегда верить людям? — спросил Юрий. — Мы пока не при коммунизме живем. Не потому ли, что мы слишком верим, на свете столько подонков.
Уваров остановился и внимательно посмотрел на адъютанта. Стахов понял, что перехватил, и поэтому добавил:
— Это я вообще сказал, а в частности мои слова относились к летной работе. Ведь не случайно она вся состоит из проверок.
— Из проверок чего? — быстро спросил командир.
— Знаний, навыков, умения, здоровья.
— А я имел в виду душу. В душу человека, конечно, нужно верить.
— Это область психологии. Она меня не касается. — Стахов понимал, что его слова звучат не очень- то убедительно, но ничего другого не мог сказать. В летчика точно бес противоречия забрался и говорил вместо него.
— И это плохо, Юра. — Уваров впервые назвал Стахова по имени.
— Почему плохо? — спросил летчик просто так, чтобы не поддаться мимолетному чувству, которое колыхнулось где-то внутри, когда Уваров назвал его Юрой. На мгновение Стахов представил, что перед ним стоит отец. Добрый, чуткий, строгий и умный. Именно таким он хотел бы видеть своего отца, который тоже был когда-то летчиком, служил в штурмовом полку, воевал. На фронте он сошелся с другой женщиной (она была механиком по фотооборудованию) и больше не вернулся домой. С тех пор прошло свыше двадцати лет. И все эти долгие годы Стахов носил в сердце раскаленную занозу.
— Потому плохо, что командир — это и психолог, — сказал Уваров. — Мне не хотелось бы вас поучать. Вы в этом видите чуть ли не покушение на вашу личность. А между тем без борьбы мнений, без критики не может быть прогресса. Вы это, конечно, знаете. Ограничусь советом. Надо менять ракурс видения мира, а заодно и дистанцию не мешало бы подсократить, на которой вы держитесь от людей. Почаще занимайтесь самоанализом. Ну да ладно. Оставим это. Мы, кажется, вели речь о комплексных летных упражнениях.
— Это вы вели.
— А я хочу, чтобы мы вместе об этом думали. Возьмем, например, Мешкова.
— Ему-то рано еще комплексировать, — усмехнулся Стахов.
— Почему рано? У вас есть на этот счет какие-нибудь соображения? Что вам не нравится в нем?
Стахов опять пожал плечами. Так, с кондачка, на этот вопрос не ответишь. Мешков был добрым малым. Умел жить не суетно, даже слишком спокойно. И как бы ограниченно. Вот эта-то ограниченность и не нравилась Стахову. Мешков особенно не стремился думать самостоятельно. Жил по принципу: мы люди маленькие… Нам скажут — мы сделаем… Из таких в конце концов получались инертные и равнодушные люди. Обо всем этом Стахов так и сказал командиру.
Уваров усмехнулся:
— А ведь это все область психологии. И вы неплохой психолог, Юра. Не пойму, что меня привлекает в вашем, далеко не идеальном и, прямо скажем, очень противоречивом характере. Может, ваше желание быстрее вырваться вперед. Впрочем, идеальных характеров не бывает. В человеке нередко хорошее уживается рядом с плохим, как иногда уживаются, скажем, злаки с сорняками в одной земле. Но это, конечно, до поры до времени. Сорняки нужно глушить, чтобы не разрослись чертополохом, а за растением ухаживать. Терпеливо и грамотно. Вот вы говорите, что Мешков не стремится думать самостоятельно. — Уваров пытливо поглядел в глаза адъютанта. — А может, боится думать самостоятельно?
— Это почти одно и то же.
Майор оставил реплику молодого летчика без ответа.
— Вы знаете о его прошлом? — спросил он.
— Кажется, он из деревни. Признаться, меня никогда не интересует прошлое людей. Что прошло, то прошло.
— Напрасно, конечно. Зная прошлое людей, мы лучше сможем понять их поступки и в настоящее время, мы можем воздействовать на этих людей так, чтобы в будущем они поступали, как это нужно.
Стахов зевнул.
— Это слишком утилитарно. Смотреть на человека как на робота и стараться выжать из него то, что нужно для дела.
Уваров, казалось, не заметил этого упрека и стал рассказывать о Мешкове.
Мешков до армии жил в леспромхозе. Зимой вместе с отцом и старшими братьями занимался заготовкой древесины, а летом сплавлял ее по сибирским рекам. Может, так бы и прожил Мешков всю жизнь в таежной глуши, если бы не новый директор леспромхоза, в прошлом начальник аэроклуба. Директор не мог не отметить в Мешкове отменное здоровье, спокойные манеры и покладистый характер. Паренек, по мнению директора, обладал всеми качествами, которых так ищут у курсантов инструкторы летного дела. Директор в душе оставался авиатором. Он помог Мешкову устроиться в аэроклуб. Там нарадоваться не могли на нового курсанта. Его исполнительность ставилась в пример. А то, что Мешков не пытался проявлять инициативу, в какой-то мере устраивало инструкторов. Слава богу, инициативных в аэроклубе и без него было сколько угодно. Инициатива курсантов у инструкторов сидела в печенке. Ко всему прочему у Мешкова было доброе, бескорыстное сердце, готовое откликнуться на каждую беду товарища.
— Советую вам приглядеться к Мешкову, — сказал командир эскадрильи. — Такие, как Мешков, не часто встречаются. Но кое в чем вы, пожалуй, меня убедили. Мешков боится думать самостоятельно. Не будем пока заставлять его выполнять упражнения в комплексе. Перейдем к другим товарищам. Кто у нас там на очереди?
Они перебрали чуть ли не всех летчиков эскадрильи. Незаметно для себя Стахов увлекся, слушая командира. Оказывается, больше половины летчиков могли за один полет выполнить несколько упражнений.
Когда черновик плановой таблицы был составлен, адъютант вдруг понял, что три часа тому назад знал о своих товарищах гораздо меньше, чем теперь. И все это благодаря Уварову. И что примечательно: в характеристиках майора всегда было больше хорошего, чем плохого.
— Послушайте, Стахов, — сказал командир эскадрильи, потирая подбородок, когда адъютант уже собирался уходить на ужин, — а что, если вам лично взять Мешкова на буксир? Его нужно вытянуть в число отличных летчиков. И вы это сможете.
— Почему я смогу?
— Вы знаете его недостатки. А это — половина дела. Польстило ли Стахову предложение командира эскадрильи? Вряд ли.
— Возиться с человеком — дело мало интересное, — чистосердечно признался он.
— Ручки боитесь испачкать, — усмехнулся Уваров, — руководствуетесь девизом: каждый за себя — один бог за всех.
Слова эти задели Стахова за живое.
— Дело не в этом. Просто сомневаюсь, чтобы Мешков стал отличником.
— Его нужно расшевелить, — продолжал Уваров. — Пробудить в нем азарт летчика. От него нужно
