играла в тему — раммштайновское что-то, вроде бы 'фойер фрай'. И разумеется некромантка влепила в старикашку файерболом, от которого он увернулся и файер пропахал совсем рядом с девчонкой, которая от такого привета аж реветь перестала, черную горелую борозду, почему-то воняющую сгоревшим порохом.
Второй файербол свистнул совсем мимо, потому что старикан с развевающимися седыми патлами уже шустро мчался к некромантке и топор в его спине мотал восьмерки обухом. За нашим спутником гнался тот, что без руки остался, а безголовый вояка топтался на месте и вертел в воздухе мечом вслепую, отчего его виртуозство выглядело глупо и комично, насколько это могло быть смешно в такой ситуации. Я точно видел, что девка с усами лихорадочно пряла и сворачивала из воздуха еще один огненный шар, потом метнула его в кривоногого, тот опять ловко увернулся, упав на землю и весь жар влепился в бежавшего за ним. Однорукий вспыхнул весь сразу, как сноп соломы и завертелся на месте, а с него сыпались какие-то куски и кожаных доспехов и клочья тела.
Все же девка успела и ударила по седому старикану последним шаром. Он у нее вышел недоделанным, наш спутник и защитник не полыхнул факелом, просто по нему побежали злые колючие язычки черно- красного пламени да еще ему вырвало рассыпавшийся клочьями бок. Перекошенный, сбившийся с шага, почти падающий, старик все же, качаясь как пьяный из стороны в сторону, добрел до суетливо лепящей очередной шар врагини и выложился напоследок перекрестив ее косым крестом, только сабля тоненько свистнула дважды. Обессилел и сел по-турецки, глядя на нас и улыбаясь какой-то странной улыбкой.
Некромантка за его спиной медленно разваливалась на части, ее лицо было искажено предсмертным страхом, губы шевелились, а тело распадалось, распаханное двумя косыми рассечениями от плеча до пояса. Старик улыбался невозмутимо, глядя на нас бельмами и горя, словно буддийский монах. Когда сгорели ткани лица он так и остался сидеть и череп его тоже весело скалился… Впору зажмуриться…
Я открываю глаза и соображаю — что это был сон. У открытого окна стоит моя соседка и выглядывает наружу. Толстым стволом вверх держит мой бесшумник. Грамотно держит, уверенно. Потом мне становится немного стыдно за такие дурацкие соображения, действительно, глядя на обнаженную девушку, облитую жемчужно — серым питерским светом белой ночи, глупо размышлять о том, как она держит пистолет. Она прикрывает окно, улыбается.
— Проснулся?
— Ага. Сон жутковатый приснился.
— О чем? — спрашивает она, запихивая пистолет мне под подушку, откуда она его и взяла.
Черт его знает почему — вот несколько секунд назад я даже мог нарисовать какие сапоги были на нашем седом спутнике и что за узоры были на моем кафтанчике и какой замысловатый головной убор был на девке-некромантке… А сейчас я даже и сюжет сна не могу воспроизвести. Он словно тает, вымываясь стремительно из памяти.
— Собаки дохлые атаковали. А ты что с пистолетом?
— Услышала странные звуки снизу, глянула — там дохлятина собачья скребется. Ну я ее и угомонила.
— Чья собака-то?
— Да откуда мне знать. Но дохлая точно была. Видно даже ты запашок уловил, раз такие сны увидел.
— Ладно, черт с ней. Надо бы решетки на окна поставить.
— Ни за что! Даже не вздумай! Чтоб никаких решеток! И перестань так масло в пистолет заливать, простыни и наволочки не отстирать потом. Ой! — и Надька неожиданно пугается чего-то.
— Ты что?
— Фу, глупости. Ты только не подумай, что я этак 'типа чмоки' там чего-то претендую вообще…
Я не даю ей договорить… Губы у нее пухлые и мягкие, а груди наоборот твердые…
* * *
С утречка Витя обнаружил весьма неприятный сюрприз. Напарник по ремонту трактора был никакой и даже стонать не мог. На него даже смотреть было страшно, не то, чтоб общаться или стоять вблизи. Запах сам по себе был темой для отдельного разговора, такого ураганного перегара Витя давно не нюхал, да и кроме того от Валентина воняло изрядно. Спешное расследование наглядно показало, что Валентин воспользовался отсутствием хозяина, который носился как угорелый по лесу, разыскивая пропавшую бесследно Ирину, дорвался обманным путем до алкогольных запасов и уестествил в себя, воспользовавшись недосмотром Веры, в произвольном порядке бутылку коньяка 'Хенесси', фуфырь какого-то мутного портвешка и отлакировал все это парой банок пива 'Клинское'.
Теперь Валентин валялся как куча мусора и стонал. Витя пнул его в бок и тяжело задумался. Этот фортель старого алкоголика был вдвойне неуместен — и потому, что нужно было чинить трактор как можно быстрее и потому, что до пропажи Ирки видно было, что алкаш до жидкого стула ее боится, и раз так посмел надраться — то явно уверен — не вернется уже, не накажет. А то, что обманом исхитил из его — Витькиных — запасов выпивку, опять же говорило, что на Веру особо рассчитывать не стоит, нет у нее хватки и понимания людей и самое противное — не боится алкаш ни ее ни его, Виктора, ни капли. Руки зачесались измудохать подлеца наглого как бог черепаху, но тут похмельный выдал первое рассудительное за последнее время: 'Вооодыыы!'
Больше всего Вите хотелось дать ему в ухо, но рассудив, что такое чмо и бить позорно, хозяин взбунтовавшегося раба зачерпнул грязной кружкой воды из стоявшего неподалеку ведра и протянул ее пытающемуся встать наглецу. Валентин мутно вытаращился на поднесенное к морде лакомство, понял, что встать на ноги не получится и более менее устойчиво шатаясь на четвереньках прохрипел: ' Не, ставь на табурет! Так не удержу, расплескается, итить ее…' И непроизвольно облизнулся языком, покрытым страшнейшим слоем налета.
Заинтересовавшийся этим Витя, а ему пару раз доводилось испытывать похмелье, так что кроме злорадства где-то глубоко в душе зашевелилось и сочувствие, ну не то, чтобы сочувствие, скорее мужская солидарность, поставил кружку на табурет в шаге от страдальца. Этот шаг Валентин шел как верблюд в песчаную бурю, целеустремленно, но медленно. С трудом опустился перед табуретом на колени, приобретя шаткое равновесие, одной рукой оперся об табуретку и только Витя подумал, что наверное сейчас алкаш зажмет кружку в зубах, никак такой трясущейся лапой воду в кружке не расплескать не выйдет, как Валентин выкинул фортель. Он плотно прижал к носу большой палец, осторожно, как ювелир потянулся к кружке и продолжая фиксировать руку прижатым к носу пальцем цепко схватил кружку и в момент выхлебал воду.
Витя изумился. Нет, он видал давным-давно какой-то телеспектакль, где блистательный Лебедев так же виртуозно изображал похмелье, но там не было такой гениальной простоты. Актер тянул к себе стакан с водой с помощью полотенца, перекинутого через шею, давя жуткую тряску рук тем, что растягивал полотенце в разные стороны и медленно подтягивая к жаждущему рту руку со стаканом другой рукой, но вот так — пальцем к носу…
Валентин чуточку ожил.
— Пхмлиться б, Витя! — выдал он второе членораздельное за утро.
— Ты как смел надраться, скотина! — поручицким голосом неожиданно для себя рявкнул Виктор.
— Иру ншу пмянул — ответил алкаш и, неожиданно для карающего судьи, расплакался пьяными слезами.
— Тьфу ты, зараза — с чувством выговорил растерявшийся Виктор и выскочил за дверь.
* * *
Проснувшись в кабине тягача, Ирина не сразу поняла, где она. Старательно потянулась — с детства мама научила, что обязательно надо сделать потягушки, как киса, тогда день будет хорошим. Сторожко оглядела из кабины окрестности. Все так же безлюдно. Выпрыгнула из кабины, осмотрелась. Ничего настораживающего. Утро было приятное, с той ласковой прохладой, которая обещает жаркий день.
С примусом Ирка устроилась на крыше тягача. Утренний обыск дал еще незамеченную вчера коробку с кухонными причандалами и початую — литра на три бутыль с питьевой водой. Вода припахивала
