животным, позабывая, что вся его культура только другой экономический порядок всех тех же животных лозунгов или действий. А на культуру имеет надежду, что она спасет его от животного начала, но то, в чем видит свое спасение, не уступает животному, даже превышает его в дикости. Человек со всей культурой остается животным в том начале, где существует «борьба за существование». Понимается борьба как простое харчевое дело, чисто животное дело, то, что на человеческом языке называется экономическим вопросом. Борясь за него, человек хочет победить его раз навсегда, чтобы из-за него не происходила борьба за существование. В уничтожении борьбы человек выходит впервые из животного плана «борьбы за существование», борьбы с животным, которое борется с настигающим признаком человека.
Признак человека принадлежит другой культуре, находящейся вне борьбы <из->за харче- экономических дел. Когда спит в нем животное, поднимаются все дела человека, но горе ему, когда оно просыпается. Подымая знамя харчей, оно разрушит всю культуру, чтобы пожрать все, насытив себя. Как зверь, просыпаясь в голоде, разрушает организм другого животного, так человек разрушает тело культуры, чтобы достать мясо и кровь. И тогда знамя, поднятое за образ человеческий, гибнет, тогда когда человеческий план должен быть выше всего предметного или животного харчевого.
Как будто все системы движения человека идут во имя культуры совершенств, которые в свою очередь не что иное, как совершенства технического экономического харчевого порядка (даже учение Социализма не больше, как экономический харчевой столп или харчевая печка практического реализма).
Не будет ли во всех совершенствах признаков, что животное не только <не> исчезает, но развивает свою сущность? Ему надоело жевать, перерабатыватъ пищу в необходимый продукт, и оно задумало устраивать мельницы, фабрики, заводы, железные дороги, оно совершенствует себя и порождает профессионализм как отдельн<ые> механические части целого организма, во всей своей животной ширине. Не потому ли оно избрало за эмблему молот и серп и другие эмблемы науки и даже Искусства как некие средства, помогающие осуществить царство молота и серпа, харчевого царства людей? Не будет ли Социализм в этом случае учением животным, поскольку он стремится осуществить царство харчевое молота и серпа, т. е. такое царство, где серп для того, чтобы сделать молот, и молот для того, чтобы сделать серп? И постольку он (Социализм) человеческий, поскольку думает достигнуть иной вершины, беспредметности как высшей своей предельности, и не наступит ли только тогда величайшая борьба разума как бытия с безумием-небытием как истиной человека.
Как чистыми науками и действием направляет бытие сознание? И если возможно, чтобы разум направил сознание к без-умию, за пределы сознания, тогда действительно бытие направляет сознание.
Бытие человека действует в разуме и имеет отдельную цель технического совершенства, обусловленного целью предметной харчевой жизни. Очевидно, что изменить себя оно может только в сторону последнего разумного действия, но не беспредметного заумного. Зубы бытия могут направить сознание в сторону создания ножей, серпов; серп-бытие направит сознание в сторону жатвенной машины и т. д. К этому направляется техническое бытие животного; возникло же оно от того, что «захотело есть», и потому бегу туда, где возможно обеспечить себя материальными благами, но чтобы мне не бегать, то я построю все для этого нужные технические средства, перебрасывающие пищу в готовом продукте. В этом все благо и совершенство.
Вся, таким образом, техническая культура результат того же «Я есть хочу». Это не предрассудок, а подлинность. Факт ясен даже без «научного обоснования», поэтому всякая мысль, отвлекающая от подлинности, должна быть изгнана, ибо прежде всего я должен обеспечить животное. И все науки тоже должны быть изгнаны, раз они не сводятся к этому животному, за исключением наук экономических технических; в них та подлинность, через которую человек достигнет скорейшего удовлетворения голода (в чем истина истин). Из этого закона должны исходить все науки и все строительство, и только к этому должен ученый и художник сводить вопросы свои как подлинному полезному действию.
Все остальное отвлечение — абстракция, борьба против отвлечения абстрактного беспредметного, животная борьба животных, но не людей. Наглядное действие и причина действия должна быть видна и ясна не иначе как полезная цель, но не как отвлеченная игра. «Я есть хочу» — и к удовлетворению этого вопроса должны встать все силы. Это не отвлечение, а конкретное, однако чтобы достигнуть скорее абсолютного конкретного, человек изобретет множество средств, и главным из них есть экономия, экономию взял за основу всего.
Человек неизбежно должен быстрее двигаться по кратчайшему времени, но куда? Конечно, к осуществлению и достижению предметных практических точек. Экономия — закон конкретных идей, абстракция как беспредметность вне этого, ибо она чистое действие природы, которая абстрактна; если экономия не окажется очередной ошибкой, то, конечно, человек должен достигнуть блага абсолютного конкретного, но если же оно стоит в ряду всех «предрассудков», то тогда разум животного должен убедиться в абсурдности последней своей выдумки.
Абсурд экономических основ уже в том, что через экономию хочется победить время, пространство, в действительности не существующих в мировой подлинности. Побеждается то, что не существует.
Но животные признаки технической практической культуры не только <не> притупились или исчезли, но развили свое совершенство, почти превратились в проволочные совершенства, зубы в пушки и пулеметы, уничтожающие сразу тысячи жертв. Таким образом, нога животного все больше и больше бронируется и крепче стоит на груди человеческого существа, и человеческому сознанию трудно подняться и осознать самого себя и увидеть свой человеческий признак. Его сознание находится во власти предметного бытия зверя, оно определяет и направляет действие в ту сторону — вытекающую из причины «я есть хочу». Сознание человека находится в надежде, что наступит предел предметности, что аппетит зверя будет ограничен и что новое человеческое бытие действительно увидит свое царство, царство бесцельных состояний, царство небывалого беспредметного действия43.
Культура человека разбилась на два плана, животную, сытную <жизнь> и на голодную. Техника разбилась по двум движениям предметного изобретения, обеспечивающего харчевые надобности практического реализма и технику беспредметную, абстрактную.
Вопрос теперь в том, что будет главой всего движения. До сих пор руководит всем первое и всю жизнь направляет по своему плану. Животное <начало> превышает человеческое, у <животного> харчевое благо — первое, другого оно не знает. Человек же пытается построить что-то другое, большее, чем харчевой реализм, но все попытки остаются тщетны.
Так, например, он создал Религию, построил церковь для высших целей духовного действия, поставив границу между собой и животным, между харчью и духом. В нем проснулся дух иного порядка, нежели порядок телесный, порядок голодный.
Все это указывает, что он в себе имеет нечто другое, в нем существует большее, чем стремление к сытности, в нем просыпается дух, <не> живущий ни хлебом, ни мясом, ни всей предметной техникой совершенств; <человек> хочет жить помимо всей практической экономической стороны, став<я> ее на низшую ступень.
Но и тут не ускользнул от предметности и духовной практичности полезного, и в храме духовного религиозного действия поставил «цель», и этого уже достаточно, чтобы возникла вся практическая экономическая целесообразная жизнь, хотя бы и духовная религиозная.
Так и в этом не понял человек своего существа, безусловно, большего, чем животное. Не может познать его <существа> иначе, как стремящимся к какой-то цели прежде познания ее. Бог не есть точка, к которой можно стремиться, ибо Бог не имеет места, — но не видят другого бытия, как <только> целевого. И потому что бы и где бы <человек> ни строил, строит бытие целевое, устанавливает точку, и потому бытие и направляет его сознание только в эту сторону, в которой он установил свою точку.
Конечно, цели духовные, Религиозные, как и цели харчевые, в конце концов идут к тому небу духовному, где не будет харчевой заботы. В этом сущность человека, освобожденного от зверя. Туда идет, где не будет больше точек «куда».
Кроме Религии есть еще второй или третий план построения бытия — Искусство (если исключить красоту, то оно чисто духовное), в котором должно быть бытие в неограниченной свободе творчества, сущность которого тоже выше животного технического харчевого реализма. Но и в случае <Искусства>
