распылится, как свет во мраке, и разум твой исчезнет там, где скроются его лучи.
Итак, нельзя строить ничего разумного на безумном, и то, что творит человек в своем производстве, есть что-либо одно — или все безумие, или все разум.
Все мое творчество имеет дело с разумом, либо безумием. Если человек ставит себе задание преодолевать, победи<ть> даже, то думаю, что задание безумным будет, и сознание, видящее только в этой борьбе преодолений жизнь, — безумно. Уподобляется тому безумному человеку, выпущенному на волю, который может причинить себе вред, погибнуть, <он> также причинит несчастье другому, перед ним возникнет масса препятствий, которые ему причинят ранения и гибель. Не тому ли безумному уподобляется человек, вечно стремящийся к преодолениям, и не так ли ранит, самобичует, избивает себя в воображаемой борьбе за существование или вообще преодолениях? Если он это делает, то делает по той же причине, что и все в доме умалишенных.
Вселенная в своем движении ничего не преодолевает, у ней нет препятствий, <она> не может разбиться, и в этом ее счастье, а несчастье человека <в том,> что его все представления и живые опыты разбиваются.
Природа ни с кем не борется и оттого не ранит себя. Из возраста в возраст, бесконечно, вечно и с кольца в кольцо вихревых вращений движется как торжество, свободное от ума, разума, смысла, цели, задач, познавании, преодолений и борьбы завоеваний; живет в торжестве огней, иллюминируя свое бессмысленное движение в нескончаемом мраке. Природа вселенная изготовила свои производства, зажгла и бросила в бесконечность.
Человек же не может еще бросить свои производства туда, чтобы быть равным ей. Но знает ли он действительный смысл того, что должно быть под видом его производства? Что это — технические харчевые удобства благ или же это всё технические усилия достигнуть борта земного движения и броситься с него в мрак бесконечности? Движется ли аэроплан к борту или же он просто хозяйственная необходимость? Пусть разгадает и твердо решит, для чего аэроплан существует и из каких причин возник, какие таит в себе мысли эта опасная игрушка для влюбленного в пшеничные поля и кусты сирени человека, собирающегося устроить уютный участок «блага и довольствия», «братства и любви». С этой точки85 измерений измеряет блага и радости так наивно, ждет восхода луны, связуя свое благо с ней и сиреневым кустом.
Весь человеческий путь и занят тем, чтобы так себя построить, чтобы блага достигнуть. Так строится человек. Все время учится маршировать, просто ходить, надевать разные костюмы, разные отличия, разные достоинства; поет разные гимны, потрясает воздух специально устроенными орудиями; наконец, разбивает себе череп, распарывает живот; строит заводы, ломает их, строит мосты, дороги, потом также ломает их.
С удивительной логикой строит одно и сейчас же изобретает разрушительные орудия. Проделывает он этот логический маскарад все время своего существования, но в конце концов остается один маскарад; отыскивает всевозможные причины, хочет отыскать свое настоящее лицо, в котором обретет благо свое. Но оказывается, что снять, содрать маски с лица своего не может и добраться до своего человеческого лица не может, ибо весь он состоит из масок, всё папье-маше, всюду парик, а лица нет. В лице своем ищет блага, а не знает того, что лицо и есть маска; и маска была, есть и будет, и того лица, которое ему кажется скрытым под маской, нет. Но продолжает маскарад, одевает все новые и новые маски, одна одной страшнее, одна другой логичнее, а музыки блага нет и нет.
Итак, великая парикмахерская, великая детская человечества продолжает играть в маски и строит маску своей Культуры. Продолжает пугать друг друга и в конце концов логически выстроенная Культура — как будто всем показалось, что наконец уже не маска, а лицо человеческого блаженства построено, но оказалось, что опять обыкновенная маска, никуда не годная, пустое папье-маше. И в безумии человек поднимается, приводит в движение всю свою культуру орудий, сокрушает всё. Сокрушает обман, в безумии ломает себе череп, отрывает голову, ноги, корчась <в> болях, мучениях — логически научно обоснованно умирает за новую логически исторически научно обоснованную правду, правду, базирующуюся на историческом опыте неумолимой логики и предвидения. Объявляет тогда всю историю ошибочной — опыты не так строились, причем не были вскрыты, и потому человечество не могло увидеть реального подлинного, находилось в Идеалистическом или духовно-религиозном бреду, в метафизике и мистическом состоянии, астральном спиритическом покое.
Наука и ее «обоснования» не имеют дело <ни> с Богом, <ни> мистиком, ни метафизиком, она самое подлинное и реальное доказательство того, что лицо человеческое состоит в исключительно материальных формах, причиной чему явилась материя, — все же остальное не доказано, только доказана материя, дух и причина; а раз не доказано, то не действительно, не реально существующее.
Итак, весь вопрос в доказательстве. Всё, что доказано, существует реальной подлинно. Отсюда следует, что все культуры подлинно существовали и существовали как маски. Также их подлинная мысль доказывала научно призрачность будущих культур как утопических явлений, также будущая наука доказывала, что все то, что есть, утопично.
Таким образом, все утопично, и не утопична ли вся наука, раз ее доказательства сводятся к утопии взаимной? Верили в науку, но в конце концов и в науку перестают верить. «Реформа науки» — как это странно звучит! Вдруг реформировать святая святых, то, что всегда говорит истину, указывает действительную реальность, логично все обосновывает! Надежда всего человечества на то. что только она способна снять маску и показать лицо подлинное человека, только в ее руках химические яды смогут научно разложить маску, очистить лицо. И вдруг этого Бога нужно реформировать! Интересно, кто же это будет реформировать и чем?
Следовательно, существует нечто больше науки, существует какая-то мысль сильней науки, с большими логическими доводами, нежели наука. Новый Бог, реформирующий неуку. Что же такое реформа? Это первый шаг в лабиринте научных дворцов. Но не значит ли, что во время реформы не понадобится и совсем перестроить дворец, так что от дворца науки ничего не останется, будет новый дворец. Какой? Ясно, не научный.
Итак, наступает какой-то новый проблеск с более логическими доказательствами чего? Того, что наука есть тоже маска из папье-маше86.
И действительно, мерцает какая-то мысль в бездне бесконечной человеческого черепа, но какая она? От нее доходят только лучи. О, что это за мысль о «реформе науки», что это за луч, верно ли он понят, не нужно ли его спектрализировать, чтобы легче прочесть его свойства- <?> Не использовать ли самое неуку, чтобы она же прочла в нем свой приговор через науку изобретенный спектр?
Делать это должно, нужно идти тому, кто думает и верит в научные обоснования, ему нужно быть при чтении этого приговора, ибо с приговором научной неопровержимости или доказанной реально действительности сегодня будет прочтен новый <приговор —> реализм, доказавший доказанную реальность не действительной.
Итак, еле успеет человек найти для себя реальность, как в кошмарном его сне встают новые доказательства. Но, чтобы достигнуть новых доказательств, ему приходится преодолеть всю свою Культуру, весь свой сон в ужасных разрушениях, ранениях и гибели.
Почему ему так приходится двигаться через ужасы крови и смерть? Мне кажется, что вина его в том, что познанное доказательство как некую реальность он стремится сохранить, а чтобы сохранить, ему нужно построить другую культуру — армию как стража новой реальности; и когда во сне своей Культуры он увидит новые доказательства того, что та Культура, в которой он почил, вовсе не реальное, <то> стремится к ней и, конечно, в безумном своем движении обрушит теми же орудиями на себя ее своды.
В движении своем человек напоминает мне такую изобразительную картину человек весьма культурный построил себе культуру, обоснованием которой было одеяло, фундаментом кровать; достиг высшей культуры, обеспечив и проверив всеми научными данными, поставив кругом ее границ стражу; лег в постель блага, покрыв себя одеялом культуры. Но вдруг ему приснились новые доказательства, — подымаясь к ним или собираясь <их> защитить, он вынужден сделать движение, а так как вся культура его построена на одеяле, то, конечно, все своды ее обрушатся на него и на двигающиеся новые реальности.
Если просмотреть движение человека в культуре, то мне кажется, найдем таковую картинку, что вылезти ему из-под одеяла культуры иначе нельзя, как не сбросив на себя последнюю; последнее