– Почему?
– Не могут существовать две однотипные передачи. Одна изначально будет хуже и непременно умрет. А почему именно алекперовская? Да потому, что Самсонов имел очень хорошие позиции в рейтинге и многомиллионную аудиторию. Его невозможно свалить сразу, в одночасье. А людям не нужна битва титанов. Им нужен просто качественный продукт. То, что делает Самсонов, им было знакомо и нравилось. А у алекперовской программы – болезни роста и прочие неприятные штучки. Здесь Алекперов проиграл бы вчистую, так что первый вариант я отбрасываю. Остается еще судебная тяжба, в которой он пытался бы отстоять свое право на программу и задушить конкурента. Но этот вариант еще хуже первого. У Самсонова – слава родителя этой передачи и любовь миллионов. У Алекперова – клеймо стяжателя и едва ли не вора, пытающегося умыкнуть у Самсонова его детище. Ну, и кто выиграет в итоге? Да если бы даже суд признал правоту Алекперова, его программа умерла бы уже на следующий день после вынесения вердикта. Зрители не простили бы ему расправы над своим любимцем – Самсоновым. Выходит, при таком раскладе Алекперову не на что было надеяться.
– Мне кажется, он хотел договориться с Самсоновым, – сказал я. – А оформленные права на передачу – его козырь, если Самсонов будет неуступчив.
– Неуступчив – в чем?
– Я однажды стал свидетелем разговора между Самсоновым и Алекперовым. Алекперов хотел, чтобы наш шеф кое-что подправил в своей передаче.
– Я думал, что Алекперов не вмешивался в эти вопросы.
– Раньше, насколько мне известно, так и было. Но здесь он растревожился из-за рейтингов. У нашей программы начались некоторые сложности. Мы зашатались, и было подозрение, что это неспроста. Причину видели в ошибках, которые Самсонов допускал при разработке сюжетов.
– О чем идет речь?
– Алекперов говорил, что надо бы поменьше злости. Все должно выглядеть весело, как невинная шутка.
– Разве у вас были злые сюжеты?
– В чем-то Алекперов был прав, – признал я. – Если мы показывали идиота, который требует обменять ему сто его рублей на сто долларов и в случае отказа рвет на груди рубаху и требует книгу жалоб, то поначалу-то все выглядит очень смешно, но потом нам шлют письма и обвиняют нас в очернительстве, поскольку мы глумимся над народом, а народ вообще-то не такой.
– Но народ-то действительно не такой, – наставительно произнес Мартынов.
Если бы не его прокурорский тон, я бы смолчал. Но он вывел меня из себя. Потому что покушался на память о Самсонове. Пытался поставить под сомнение то, что тот делал.
– А если народ не такой, то кто же создавал тысячные очереди у контор всевозможных трастов? Кто нес свои сто тысяч, чтобы через неделю получить пять миллионов? Это было добросовестное заблуждение? Или что-то другое?
– Не кипятись, – примирительно сказал Мартынов.
– Самсонов никого не хотел обидеть. Он показывал людей такими, какие они есть. А если это кого-то шокировало, тому надо было прочитать эпиграф к гоголевскому «Ревизору».
По глазам Мартынова я понял, что эпиграф[3] он не помнит, но пояснять ничего не стал – это была моя маленькая месть ему.
– Итак, Алекперов предлагал поменять концепцию, – вернул меня в прежнее русло Мартынов.
– Да. Он пришел к Самсонову и сказал примерно так: рейтинги показывают, что мы в чем-то ошибаемся. Скорее всего, людям хочется чего-нибудь более веселого. Так что дерзай. На что Самсонов ответил: «Что делал – то и буду делать».
– А Алекперову-то что за забота?
– Высокое место в рейтинге – это огромные деньги. Потеря позиции в рейтинге – потеря денег. Простая арифметика. Телевидение – это тот же бизнес. И Алекперов, как бизнесмен, при угрозе снижения доходов предпринимает соответствующие меры.
– Значит, он пытался договориться с Самсоновым, – задумчиво сказал Мартынов. – Пока – только договориться. Не предупреждая о своем козыре – патенте на программу. А Самсонов остался при своем мнении. Показал норов.
Он осторожно провел ладонью по выщербленной поверхности стола, будто вытирал невидимую пыль, и задумчиво повторил:
– Показал норов.
От этой мысли Мартынов отталкивался, надеясь, что она приведет в конце концов в нужную точку.
– А ведь это был пробный шар, – вдруг сказал Мартынов. – Их разговор.
И посмотрел на меня так, словно пытался понять – постиг ли я смысл происшедшего. Наверное, я его не обнадежил, и ему пришлось развить свою мысль.
– У Алекперова в кармане уже была бумага, подтверждающая его право на программу. Но он ведь не дурак, понимал, что просто так отодвинуть Самсонова не удастся. Для начала он решил его прощупать. Проверить на податливость. А Самсонов показал норов. И стало ясно, что компромисс с ним невозможен. И что патент на программу, которым обзавелся Алекперов, не более чем листок бумаги. Следовательно, так будет продолжаться строго определенное время.
– Какое время? – не понял я.
– Пока Самсонов жив, – пояснил Мартынов и посмотрел на меня с невыразимой печалью. – Со смертью Самсонова у Алекперова развязывались руки.
Глава 39
Горяев, ничего не объясняя и имея крайне загадочный вид, привез нас на Остоженку. Свернули в безлюдный переулок.
– Здесь, – сказал Горяев.
Мы вышли из фургона. Гревшийся на солнце кот поднял голову и посмотрел на нас подозрительно. По тротуару, стуча каблучками, прошла девушка. И снова стало тихо и пустынно. Мы да неизвестно чей кот, гревшийся на солнышке, – больше никого.
– Я присмотрел это место для съемок следующего сюжета, – объявил Горяев. – Мы предполагаем несколько сместить акцент нашей программы.
«Мы» – это не он с нами. «Мы» – это он и Алекперов. Они уже назвали эту программу своей. Я увидел, как недобро усмехнулся Демин. Он явно был нетрезв. Человек выпивает с утра, когда у него серьезные проблемы. О деминских проблемах я догадывался.
– Наш первый сюжет будет в русле обновленной концепции, – сказал Горяев.
Я с удовольствием врезал бы ему между глаз. И за эту идиотскую фразу, и за то, что он посмел назвать самсоновскую передачу «нашей».
– Давайте снимем несколько сюжетов анекдотичного плана. Этакие безобидные детские шутки. Помните, чем в детстве забавлялись? Привязывали дверь веревкой, звонили в квартиру и убегали.
Горяев засмеялся, вспоминая забавы своего детства.
– Да, – деревянным голосом сказал Демин. – Смешно.
Горяев подозрительно посмотрел на него, но пока не понял, как следует себя вести, и потому продолжил, лишь немного поубавив энтузиазма в голосе:
– Или звонки по телефону. Помните? «Алло, это зоопарк? Говорит лошадь». Люди, конечно, возмущаются, бросают трубку. А мы еще раз набираем тот же номер. «Это опять лошадь. Что же вы трубку кладете? Мне тяжело крутить диск копытом». Гы-гы-гы.
Было видно, что собственные задумки его здорово веселят. Я никогда не видел передач, которые он снимал прежде. Судя по всему, это было незабываемое зрелище. Стоявшая рядом Светлана украдкой вздохнула. Значит, мы с ней мыслим одинаково.
– Или кошелек на веревочке, – развивал свою мысль Горяев. – Этот сюжет я и предлагаю снимать первым, прямо вот здесь, – и махнул рукой вдоль переулка. – Кладем кошелек на тротуар, прячемся. Идет прохожий, видит кошелек, вокруг – никого. Наклоняется, а мы – дерг за веревочку!
Он счастливо засмеялся.
– Как в детстве! Или можем просто отснять, как человек сначала оглядывается по сторонам – не видит
