– Здравствуйте, товарищи!
Сотрудники Региступра – все, кто был на месте – собрались на втором этаже, в просторном помещении, служившем прежним, то есть, еще дореволюционным хозяевам здания чем-то вроде домашнего театра. Несмотря на крупные осенние сокращения, народу в управлении работало все равно много, так что в зале наблюдался 'полный аншлаг', и те, кому не хватило стульев, стояли вдоль стен и в проходах.
– Товарищи! – Арвид Янович Зейбот стоял на сцене. Рядом с ним, но чуть позади находились еще несколько человек. Кравцов знал в лицо только Склянского и Берзина, остальные оставались для него 'анонимными товарищами', поскольку представить их никто не удосужился. – Товарищи, все вы знаете…
Зейбот не был оратором, но свои пять минут 'митинга' продержался совсем неплохо, прокричав с должным энтузиазмом все предписываемые моментом лозунги о сплочении рядов, бдительности и нарастании военной угрозы. Кравцов в слова не вслушивался, воспринимая лишь ритм и интонацию, но вскоре речь заместителя начальника Региступра подошла к концу – 'А где же Ленцман?' – и слово получил зампред Реввоенсовета Республики Эфраим Маркович Склянский.
– Здравствуйте, товарищи!
'Здравия желаем, товарищ маршал… А что по должности вполне себе маршал или генерал армии… Но золотое шитье, кажется не про него. Кто это пел, 'Ой, не шейте вы, евреи, ливреи?'
Но как и многое другое из своей прежней жизни, этого Кравцов вспомнить не мог. Кто-то когда-то – в смысле не сейчас, а потом – что-то такое пел. Смысл слов понятен, подтекст – тоже, но нынешнего Кравцова эти смыслы не устраивали. Не для того он делал революцию, чтобы считаться с Фишманом или Склянским своей русскостью. Макс даже рад был в тайне, что его отчество, восходившее на самом деле к страстной и необъяснимой любви приходского священника к Ветхозаветным древностям, как будто намекало на еврейское происхождение, что правде, разумеется, никак не соответствовало.
– ВЦИК, ЦК РКП(б) и Реввоенсовет Республики приняли решение об объединении Всероглавштаба и Полевого штаба Красной армии и об образовании Штаба Рабоче-Крестьянской Красной Армии во главе с товарищем Лебедевым Павлом Павловичем. В связи с реорганизацией штабного дела, товарищи, бывшее Регистрационное управление Полевого Штаба, переводится в подчинение вновь созданного Штаба РККА, и будет впредь именоваться 'Четвертым управлением Штаба'. Функции ваши не изменяются, но Разведывательное управление выводится из двойного подчинения Реввоенсовета и Чрезвычайной Комиссии, и его начальник, соответственно, перестает быть членом Коллегии ВЧК. Начальником Четвертого Управления назначен Арвид Янович Зейбот, его первым заместителем – товарищ Берзин…
Склянский говорил еще полчаса, но это уже воспринималось как 'вышивка гладью' и прямого отношения к делу его речь не имела. Однако, когда собрание сотрудников 'Четвертого управления' объявили закрытым, Склянский прямо со сцены окликнул Кравцова и попросил того остаться.
– Здравствуйте, Эфраим! Душевно рад вас видеть! – Кравцов действительно рад был встрече. Со Склянским их связывала давняя взаимная симпатия.
– Ну, как вам назначение? – спросил, поздоровавшись, зампред Реввоенсовета.
– Зейбот кажется мне прекрасной кандидатурой. А куда, если не секрет, уходит Ленцман?
– Ленцман? – нахмурился Склянский. – Не знаю, право. Кажется, начальником Петроградского порта. Сейчас всех, кого можно, в Петроград посылают. Надо усилить актив… Но я вас, Макс, спросил о другом. Я о вашем назначении хотел поговорить.
– О моем? – удивился Кравцов. – Но я здесь всего лишь 'для особых поручений', а так я вообще слушатель Академии.
– Вам что ничего не сообщили? – Склянский снял двумя пальцами пенсне и погладил средним пальцем переносицу. – А может быть, и не успели еще. Ну так позже сообщат! Боюсь, товарищ Максим, с Академией придется расстаться. Есть решение о назначении вас заместителем к Муралову и о введении вас состав Реввоенсовета.
– Меня? – в свою очередь удивился Макс. Поворот судьбы показался ему слишком резким, а главное, необъяснимым.
Муралов командовал Московским военным округом и имел в своем окружении достаточно опытных и заслуженных людей, зачем ему
– Меня? – спросил он.
– Вас, – возвращая пенсне на место, подтвердил Склянский. – А знаете что, поедем со мной в РВСР! Пусть Лев Давыдович сам вам скажет, он как раз собирался к нам после заседания Политбюро. Вот мы его и спросим…
В гостиницу он вернулся заполночь. Авто, посланное Предреввоенсовета, доставило до дверей, но ощущение было, словно километров двадцать пешком, да не просто так, а бегом и в гору. Кравцов постоял немного на улице, покурил на морозе, пытаясь разобраться с мыслями и чувствами, но так ничего с ними поделать и не смог: мысли летели 'кто куда', чувства пребывали в состоянии 'грогги'.
– Ну, и черт с ним! – Кравцов выдохнул клуб пара, смешанного с табачным дымом, выбил над сугробом пепел из трубки, и пошел 'домой'. Кивнул дежурному в небольшом, оставшемся от настоящей гостиницы фойе, поднялся по лестнице, прошел по коридору и осторожно толкнул дверь. Она оказалась не заперта, что означало – Реш не спит.
Она, и в самом деле не спала. Сидела по своему обычаю за столом, что-то читала, записывая 'для памяти' мелким почерком на разномастных бумажных обрывках. Однако стоило Кравцову войти в комнату, Рашель подняла голову, взглянула озадаченно, словно бы возвращаясь из мира книжных слов, где пребывала до сих пор, улыбнулась рассеянно, но уже в следующее мгновение просияла и поднялась из-за стола навстречу шагнувшему к ней Максу.
– Макс!
Но он не дал ей ничего больше сказать, закрыв рот поцелуем. И надо же, сразу успокоился. Мысли уняли свой бег, и чувства настроились на любовь и нежность, отодвинув сумбур в сторону.
– Спасибо, Реш! – сказал он, отрываясь от ее губ.
– Совсем сдурел?! – взметнула она свои чудные золотые брови.
– Да, не за поцелуй! – отмахнулся он. – За то, что ты у меня есть!
– Где ты был? – насторожилась она, почувствовав, вероятно, отголоски гулявшей в его крови бури.
– Спроси лучше, где я не был, – усмехнулся Кравцов и покачал головой, словно и сам не верил тому, что с ним произошло. Но так на самом деле и было. Не верил. Не осознал еще до конца. Не переварил.
– У нас самогон еще остался или Семен тогда весь выпил? – спросил он, тяжело опускаясь на диван. Ноги, казалось, налились свинцом и, мельничный жернов – никак не меньше – лежал на плечах.
– Остался, – Реш смотрела на Макса, пытаясь, видимо, понять, чего следует ожидать от его рассказа. Хорошее или плохое принес он домой из заснеженной ночи? Она была бледна и чудо как хороша, и одно это способно было примирить Кравцова со всем, что наделал он сам, и что из этого, в конце концов, проистекло.
– Маакс, что случилось? Не молчи, пожалуйста!
Между тем, Кравцов достал из кармана трубку и стал ее набивать.
– За сегодняшний вечер я переговорил с четырьмя членами Политбюро, – сказал он и посмотрел снизу вверх на замершую посередине комнаты Реш.
– С кем? – она едва выдохнула эти звуки, и Кравцов их скорее почувствовал, угадал, чем услышал.
– С Троцким, – ответил он, не без удивления вспоминая сейчас вполне фантасмагорический разговор со Львом Давыдовичем, взявшимся вдруг обхаживать бывшего командарма, словно не Кравцов перед ним сидел, а, как минимум, Вацетис. – К нему меня привез Эфраим Склянский – зампред Реввоенсовета. Знаешь, о ком говорю? – она знала, разумеется, но ничего не сказала, только кивнула. – Стало быть, Троцкий был первым членом Политбюро, – Макс раскурил трубку и выдохнул облачко горклого дыма. – Но позже мы
