– Экспертиза показала заводской брак в системе торможения. Редкая вещь, редчайшая, почти невозможная… Не буду вас утомлять техническими подробностями, могу сказать только одно – вам просто повезло! Очень повезло…
Менеджер еще долго изливал свое красноречие, но Павел довольно сухо поблагодарил его и сразу отключился. Повезло, блин! На самом деле он так не думал.
Все праздничные дни Павел провел в странном состоянии. Никого видеть не хотелось, из дому выходить – тоже. Он даже телевизор почти не включал, даром что совсем недавно радовался новенькой плазменной панели, купленной за нехилые деньги. Теперь его раздражали и краски, и звуки, а чужое веселье, транслируемое на всю страну, казалось фальшивым и натужным. Даже странно было – и как другие этого не замечают?
Большую часть времени он банально проспал, но сон был тяжелый, не приносящий ни отдыха, ни сил. Даже не снилось ничего – просто проваливался куда-то в темноту и дрых, как бревно. Но если сонливость еще как-то можно было объяснить накопившейся за долгие месяцы усталостью, то странную привычку все время держать в руках черный камешек-сердечко, подобранный на месте аварии, Павел и сам не мог понять. Раньше он всегда с недоверием относился к талисманам (впрочем, к суеверным людям – тоже), считал всю «магическую» индустрию всего лишь средством поживиться за счет тех, кого природа обделила разумом, и считал себя убежденным материалистом. А вот поди ж ты… Видно, правду говорят: «Никогда не говори никогда!»
Он часами напролет всматривался в камень, знал наперечет все прожилки и трещинки и все равно не мог оторвать взгляда. Хотелось все время держать его в руках, чувствовать его тяжесть, прикасаться к холодной, гладкой, словно отполированной поверхности… Даже сейчас он время от времени опускал руку в карман, чтобы хоть кончиками пальцев дотронуться до него.
А остальное – только раздражало.
Он выходил на улицу, только когда в холодильнике заканчивались продукты, и то делал это с крайней неохотой. Вид обывателей, нагруженных елками, подарками, бутылками шампанского и прочей новогодней атрибутикой, снующих по улицам с идиотски-счастливыми лицами, не вызывал ничего, кроме тупой, мутной злобы. Хотелось крикнуть: чему вы так радуетесь, придурки? Еще один год ближе к смерти. Смена даты в календаре не сулит ничего, кроме разве что повышения цен на транспорт, бензин, газ и воду, а они почему- то счастливы, суетятся, поздравляют друг друга…
Телефон стал для него сущим проклятием, и Павел в который уже раз пожалел о том, что, поставив треклятую переадресацию, стал доступен людям из прошлой жизни. Хотел было даже отключить эту медвежью услугу, но почему-то не получилось, и пришлось скрепя сердце отвечать на звонки, хотя общаться ни с кем не хотелось.
Немногим друзьям и знакомым, что вспомнили о нем в эти дни, он желал, как водится, «счастья, здоровья, успехов в работе», но голос его звучал как у робота. Павел и сам чувствовал это, но ничего поделать не мог. Девушку Свету с тоненьким, писклявым голоском (он так и не вспомнил, кто она такая и откуда взялась), которая чересчур настойчиво напрашивалась прийти в гости, только что матом не послал. Даже когда мама позвонила из родного Ухтомска, чтобы поздравить с Новым годом, кажется, ответил не очень-то вежливо.
Можно было бы, конечно, просто выключить телефон, но Павел почему-то не делал этого. С одной стороны, в компании это не приветствуется, сотрудник всегда должен быть «на связи», хотя бы и в нерабочий день, а с другой… Некая часть его существа как будто ждала чего-то – жадно, нетерпеливо и безнадежно. Он и сам не знал, чего именно.
Павел даже обрадовался, когда праздники наконец-то кончились и снова наступило время трудовых будней. Он надеялся, что теперь, когда все время снова будет заполнено работой, некогда станет думать о глупостях…
Зря наделся, оказалось.
Офис, совсем недавно казавшийся ему прекрасным, словно сказочный дворец, как-то поблек и утратил большую часть своего очарования. Привычка ли была тому виной – ведь невозможно обмирать от восторга, каждый день приходя на работу! – или серая ненастная погода, но теперь даже здание гляделось как-то нелепо и сиротливо на фоне разномастных московских строений, где на одной улице соседствуют и палаты семнадцатого века, и панельные убожества, и помпезный новодел. Словно мокрый облинявший фазан на птичьем дворе…
Сослуживцы выглядели как школьники после каникул. В обеденный перерыв собрались в столовой, и каждый торопился рассказать, как отдохнул. Только и разговоров было что о теплом море и горнолыжных курортах, уютных городах старой Европы с давно проторенными туристическими маршрутами и даже вовсе экзотических местах вроде джунглей Амазонки или плато Наска. Просто «Клуб кинопутешествий», только Сенкевича не хватает!
Кто-то восхищался дайвингом в Египте, кто-то сетовал, что «в этом году погоды на Канарах совсем не было», а Серега Аверин (тот самый, что разбил нос на тренинге!) с гордостью демонстрировал всем фотографию, где он, в шортах, голый по пояс, держит за хвост живого крокодила. Маленького, правда, не больше полуметра в длину, но самого настоящего!
Павел слушал эти «охотничьи рассказы» с плохо скрываемым раздражением. Наверное, со стороны это могло показаться банальной завистью, но ему было совершенно безразлично. Хорошо еще, что о новогодней вечеринке в пансионате никто не вспомнил.
После обеда он торопился вернуться к своему рабочему месту. Во-первых, вот-вот должны были подъехать «высокие гости» из прокуратуры, а во-вторых… Слушать про чужие отпускные впечатления ему изрядно надоело.
Он уже перешагнул через порог, но вдруг оступился на ровном месте, голова закружилась, он покачнулся и чуть не упал. Перед глазами на мгновение потемнело, а когда он снова смог различать предметы, окружающая реальность изменилась разительно и страшно.
Вместо привычного офисного интерьера, выполненного в теплых тонах, светлых стен, украшенных сюрреалистическими картинами, прозрачных перегородок, призванных обозначать рабочую зону каждого сотрудника, оставляя его на виду у руководства, офисных столов, стульев и дорогущей оргтехники самых последних моделей, он увидел совсем другую картину…
Перед ним предстало что-то вроде средневековой темницы – сырые, осклизлые стены, поросшие мхом и буроватым лишайником, низкие сводчатые потолки, окованные железом двери и крошечные оконца под потолком, забранные железными решетками.
Помещение было заполнено какими-то странными приспособлениями, напоминающими не то колодки для каторжников, не то примитивные ткацкие станки, виденные когда-то в этнографическом музее. Люди, прикованные к ним длинными цепями, без устали нажимали на рычаги и педали. Все они выглядели изможденными, смертельно усталыми, но работали с каким-то сумасшедшим, почти маниакальным усердием, словно боясь остановиться хоть на секунду. Как рабы на галерах, толкающие вперед неповоротливую громадину, пока еще хоть немного силы осталось в руках, потому что потом выход только один – за борт, на корм акулам…
Лица их почти утратили все человеческое. Так, наверное, выглядели узники концлагерей – те, что уже дошли до последней черты, когда ничто не может помочь человеку, вернуть его к самому себе. Павел читал когда-то, что многие умерли уже после освобождения… Просто потому, что больше не могли жить. Тогда, в школе, он готовил доклад по истории об Освенциме и в библиотеке с содроганием в сердце смотрел на фотографии военной поры. Но это было далеко, это было давно, и, как сознательный пионер, семиклассник Паша Черных от души верил, что
Но сейчас он с ужасом узнавал в этих людях-полутрупах своих коллег по работе, которые еще несколько минут назад выглядели вполне живыми, здоровыми и бодрыми. Он смотрел в эти лица, видел запавшие глаза, лишенные живого блеска, сероватую, похожую на пергамент кожу, обтягивающую кости черепа, торчащие зубы… У многих они были неестественно ровные и белые, и выглядело это отчего-то еще более страшно. Павел не сразу сообразил, что это, наверное, металлокерамика или еще какое-нибудь сверхсовременное чудо высоких технологий, используемое дантистами в дорогих клиниках, чтобы преуспевающий менеджер мог без страха улыбаться клиентам и начальству и вообще кому угодно. На отощавших телах, похожих на скелеты, нелепо болтались дорогие костюмы. Казалось, что под ними вообще
