На развороте я припустил стекло и далеко в сторону зашвырнул револьвер и кожаную кобуру, и оставшиеся два патрона в четыре броска: мы выехали на трассу, сразу попав в стеклистый туннель света встречных, глубоко символически, отметил я, поскольку мне открылась правда о том, откуда Я пришел и куда иду.
Уж если Я наделен способностью творить мир, и до сих пор происходило лишь то, что Я воображал, предсказывал, то довольно глупо и неблагородно покидать его. Надо научиться его создавать – сознательно, управляемо – исправить в нем все то, что Я сделал: эти войны, эти болезни, в собственной стране и в мире, надо исправить эту текучую реальность, воссоздать горы, вернуть на свои места памятники, а поскольку Я творю мир по Своему образу и подобию – Мне надо сначала исправить Мой собственный образ.
Мне надо бросить наркотики, алкоголь, никотин – расчистить Свою голову и излечить душу. Я должен буду чтить Мои собственные заповеди: не убий, не солги и так далее… И, прежде всего, Мне надо смирить гордыню – этот немыслимый парадокс, потому что именно гордыня привела Меня к открытию, что Я – это Я.
Машина шла по туннелю, сотканному из света, навстречу неслись другие, в ясных электрических конусах прозрачные, слитые в раскаленные вольфрамовые полосы придорожные фонари, Москва приближалась, сверкая гирляндами огней, ночь вступала в свои законные права: бульвары заполнялись голодными февральскими крысами, гулящими женщинами, убийцами, толпа копошилась, редея, к утру улицы опустели, остался мутный холодный свет, глубоко в метро с бронзовым скрипом ожила первая статуя, заскорузлые пальцы прокручивали русскую рулетку нагана, наверху паралитически дернул головой, стряхнув шапку серого снега, бронзовый Пушкин, грузно встал с кресла, сделал несколько тяжелых шагов, свалил решетку, даже не заметив ее, бронзовый Гоголь, будто разбуженный ящер, и вот уже улицы полнятся гулом – это идут, задевая карнизы зданий, памятники.
ПРИМЕЧАНИЯ
(By Billy Shears)
Ломающиеся световые образы, пляшущие передо мной, словно миллион глаз, зовут и зовут меня через Вселенную…
Фраза не закончена. Далее следует, после запятой:
Весь пассаж можно приблизительно перевести так: Хрупкие световые образы трепещут передо мной, словно миллион глаз, взглядов, они зовут меня дальше и дальше – через Вселенную, через миры, извиваясь, гремя, как беспокойный ветер в почтовом ящике, слепо тычась, кувыркаясь, и все же продолжая свой путь – через Вселенную, через миры.
Песня сопровождает героя и является лейтмотивом романа. Ее текст воспроизведен полностью в разных местах романа, как в оригинале, так и в подстрочном переводе.
Лирическое Я песни, пропуская через себя образы Вселенной и через Вселенную летящее, само по себе остается неизменным, неуязвимым, что говорит о преимуществе субъективного над объективным, о власти духа над материей, возможности сознания творить собственную реальность.
Герой романа дважды обыгрывает эффект кружения, вызывая образ лирического героя песни, помещенного автором в центр круга, как в центр мироздания.
Леннон рассказывал, что идея этой песни пришла ему в голову, когда он слушал как Йоко играет на ф-но 'Лунную сонату'. Джон попросил ее сыграть сонату в обратном порядке и на этой основе написал тему
Текст песни сложен, основан на игре слов, – недаром герои спорят из-за него. Можно понимать так:
Мир (существует) вокруг меня, он круглый,
как кнопка, и кнопка этого мира
меня включает, вводит в транс.
Ветер (существует) высоко в небе, голубом,
грустном, он сдувает мой разум, сводит меня
с ума, и мне хочется плакать, потому что небо,
потому что ветер, потому что мир и любовь.
Любовь (существует) стара и нова.
Любовь – это все. Любовь – это ты.
Иисус, Ты знаешь, как не просто,
О, Ты-то знаешь, как трудно это перенести:
Ведь все идет к тому, что они могут распять и меня.
(Рефрен из «Баллады о Джоне и Йоко»,1969).
Здесь и далее герой, обозначенный в романе как «Я» и на наших глазах пишущий вставную повесть о Ганышеве, использует тройную игру слов, основанную на существующей игре Beatles.
И шелковый, печальный, непостижимый шорох