недолгая и проблем не предвидится, а вот в замке дел невпроворот и опытного латника отлучать от них даже на день нельзя.
На самом деле я врал. Дирбз, конечно, в роли командира смотрелся бы на сто порядков уместнее. Опыт, возраст, ум, уважение – все присутствует. Единственное – межгорцы его недолюбливают. Даже те, кто не знает о нем ничего, каким-то образом чуют герцогского служаку, а к ортарцам здесь отношение однозначно аллергическое, и перебороть это в ближайшее время не получится.
Но я оставил его не из-за этого. Кто знает, что со мной дальше будет? Дорога в такую пору и здорового доконать может, а уж такого, как я, перемелет мясорубкой. Достаточно впасть в забытье – и он тут же плюнет на приказ и развернется обратно. А мне этого не надо. Мне надо, чтобы меня довезли до пещеры в любом состоянии. Пусть даже мертвым – и на такое уже согласен. Я должен хотя бы попытаться что-нибудь сделать, а не оставаться медленно догнивать в замке.
Хесков не взял по той же причине. Не сказать что они меня сильно любят, но могут счесть, что ситуация смертельно опасна, а раз так, то сэра стража надо беречь от самого себя. Они ведь спят и видят, как бы меня спасти. Не место им здесь.
И Рыжую не взял. Как ни строила глазки, но не взял. Человек она эмоциональный и непредсказуемый в силу характера и половых особенностей. Зато на умы рядовых солдат влиять мастерица. Может так им мозги прополоскать, что потащат меня латники назад, искренне считая, что делают это по своей воле.
А вот Мирул нарушать четко отданного приказа не станет, а хитрить вообще не умеет. Исполнительный. Боится шаг лишний сделать без начальственного дозволения. Он даже разложившийся труп довезет до места. Если понадобится – забальзамирует. В этом вопросе на него можно твердо положиться.
– Мирул! Что там такое?!
– Да волки оленя задрали! Прям возле дороги! Вконец обнаглели!
Голос дрожит от праведного негодования. Ну как же… Олень… Благородное животное. Убивать их лишь аристократам позволено. Крестьянину за браконьерство светит такое наказание, что не каждый маньяк решится приговор исполнять. А вот серым плевать на сословные привилегии – взяли и задрали.
Олень – это хорошо. Где один есть, там и другие найдутся. Животные возвращаются в Межгорье. А людей как не было, так и нет…
Заночевали мы в брошенной деревне, встреченной на очередном перекрестке. Торопились успеть, так что добрались до нее уже в сумерках. Знали, куда идем: епископ детально описал дорогу, к тому же пара провожатых опытных с нами, да и головной дозор ее издали заметил.
Несмотря на заброшенность, жилье оказалось в приличном состоянии. Несколько изб, правда, сгорело, но в остальные можно смело заселяться. Смети расплодившуюся паутину – и живи на здоровье. Жить, правда, некому. Если и уцелел кто, то возвращаться сюда не спешит. А может, и вовсе в Мальрок перебрался, надеясь, что там будет поспокойнее. Многие так поступили после того, как я покончил с Альриком.
Жаль, не все – людей мне не хватает.
Мирул свое дело знал и не успокоился, покуда воины не обыскали каждый дом и сарай. Лишь затем занялся вопросами караульной службы, а я наконец смог выбраться из фургона и направиться в облюбованную избу. Самая лучшая в деревне – здесь всегда наши старшие останавливаются.
Честно признаться, до лавки добрался с трудом. Ни согнуться, ни разогнуться, а ведь завтра придется верхом ехать. Тук, как назло, умчался с ведром к ручью – колодец год не чистили, так что пользоваться им чревато. Пришлось раздеваться самостоятельно. Благо с сапогами возиться не надо – пол земляной.
Когда-то за этим большим столом обедала немалая семья. Сколоченный из тесанных вручную дощечек, без железных гвоздей или иных металлических деталей, массивный – такой век простоит. И потемневший – будто от горя. День за днем ждущий, когда же изба оживится от гомона детворы и воспитательных окликов родителей. Но вместо этого встречающий лишь епископа с повадками инквизитора, разведчиков Дирбза, а теперь еще и рассыпающегося на ходу инвалида, не постеснявшегося нагромоздить гору сырой одежды.
Потерпи, стол. Сейчас придет Тук, растопит печь, развесит тряпье сушиться. А завтра мы поедем дальше, и в конце пути нам вряд ли удастся переночевать с таким комфортом. Если доживу до этого конца – фургон ведь придется оставить здесь. Дальше только верхом…
Удивительно, но я дожил. Почему удивляюсь? Да потому что уже за первые пять минут десять раз пожалел, что ввязался в эту авантюру. Лучше бы изобрел заново телефон, провел к пещере линию и поговорил со старым аборигеном без этого садизма. В хорошей форме седло для меня ничем не хуже мягкого кресла, но сейчас все иначе. Ветер, дождь, переходящий в мокрый снег, отсыревшие ветки в лицо. Позвоночник в сидячем положении и свою-то тяжесть с трудом держит, а теперь, нагруженный отяжелевшей одеждой и беспомощным мясом, начал болеть сразу в сорока местах. Копчик и вовсе будто докрасна раскалился – ощущения точь-в-точь.
Я пару раз едва не сверзился в грязь, но затем кое-как приспособился. Ухватился за луку седла, примотал к ней поводьями левую руку, откинулся назад. Копчик начало жечь еще сильнее, но другие варианты были гораздо хуже. Управлять лошадью приходилось с помощью ног, благо мои чудесным образом приобретенные навыки джигитовки это позволяли. Но навалилась другая напасть – заныли колени, а вскоре бедра и голени одеревенели, я почти перестал их ощущать.
В общем, очень быстро вспомнил все то, что пережил в подвальчике инквизиторов. Там, правда, все попроще было и не так жестоко, но ощущения схожие.
Через пятнадцать минут я был уверен, что не протяну и часа. Просто вырублюсь от избытка негативных ощущений и усталости. Это лишь кажется, что, сидя на лошади, сил не теряешь. Еще как теряешь, особенно в таком состоянии. Не говоря уже о погоде – ветер такой, что у латников вот-вот шлемы с голов срывать начнет.
Но я протянул дольше. Гораздо дольше. Ехал на автопилоте, тупо уставившись в спину бакайского дружинника. Изучив его грязный плащ до мельчайшего пятнышка. Скрипя зубами на подъемах и обливаясь слезами на спусках. Впиваясь ногтями в ладони при первых признаках темноты подступающего обморока и ловя мокрые снежинки растрескавшимися губами.
Мне просто надо доехать до конца, а остальное придется перетерпеть…
Я смог это. Я добрался до проклятой пещеры. Я свалился с седла лишь после того, как Тук перехватил поводья.
Я просто развалина…
Обычно когда я прихожу в себя, первое, что об этом сигнализирует, – зрение. Открываю глаза – вижу окружающий мир, понимаю, что выкарабкался в очередной раз. Иногда, впрочем, поднять век не успеваю – слух доносит слова или иной шум, что свидетельствует о том же самом.
На этот раз сработал нос. Глаза закрыты, тишина полная, а вот нос нечто почувствовал. Вонь. Не сказать чтобы нестерпимая, но достаточно неприятная. И непонятная – не могу идентифицировать источник столь дивного благоухания. Будто угодил на склад загнившего сыра, под крышей которого сушится сотня портянок, которых год из солдатских кирзачей не доставали. Но готов на что угодно поспорить – вряд ли я сейчас нахожусь в подобном месте.
Похоже, мне не приснилось, что добрался до пещеры. Наверное, те самые залежи мышиных отходов работают. Великие боги, я-то всегда думал, что в подземельях гораздо чище и пристойнее! Неужели мелкие нетопыри могут столько нагадить?
Открыв глаза, почти сразу понял, что летучие мыши здесь ни при чем. Это вообще не пещера. Это какой-то подвал, облюбованный бомжами. С гигиеной у них дела швах, постираться тоже проблема, вот и накопились нерешенные вопросы. Под подозрительно ровным потолком на кривых жердочках сушились грязные тряпки, облезлые шкуры и пучки какой-то чахлой травы. Колышки, вбитые в трещины покрытых многими слоями натеков стен, были увешаны аналогичным благоухающим добром. На краю поля зрения можно было различить чадящий голубоватый огонек. Принюхавшись, я различил в вонючем букете следы чего-то нефтяного и заподозрил, что источником этого аромата является светильник.
Потемнело, надо мной склонилась кривая массивная фигура, участливо поинтересовалась:
– Ужинать будете или отдыхать хотите?
– Ужин… Вечер уже?
