одновременно не я, грустил о том, что жизнь пошла именно вот так, что были потеряны многие возможности, люди, взаимоотношения, улыбки… Этот кто-то словно бы знал, как все должно было правильно произойти. Произойти так, чтобы не страдали люди, не умирали мечты и желания, не гас тот самый свет, что должен был гореть в каждом, но во многих так и не зажегся. Этот кто-то, кто являлся одновременно и мной, и кем-то другим, он был неизмеримо мудрее меня… он знал, каким должно быть добро, каким должен быть мир и какими — люди. Этот кто-то с мудрым сожалением смотрел на цепь событий и миров, которыми является каждый человек, смотрел… и сопереживал. Ощущение от этого сопереживания было настолько сильным, что я согнулся в кресле стрелка, обхватив себя руками, и испугался, что сердце не выдержит наплыва таких невероятно сильных чувств.
— Господи… — просипел я сжатым спазмом горлом. — Откуда столько боли?
В сердце шевельнулся ответ, разгорелся, словно бы человек зажег свечу в темной комнате, разгоняя по углам страх вместе с темнотой.
«В любви всегда есть боль. Не бойся боли. Бойся быть равнодушным…»
Я разогнулся, откинулся в кресле, ощущая, как боль сожаления уходит из сердца и солнечного сплетения, как отпускает перехваченное горло…
Вот так. Не хватало еще инфаркт получить на ровном месте, да еще в мои-то годы! Хотя… та боль, что наполнила меня, была не физического характера, скорее — эмоционально-духовного. Это было переживание не человека, но словно бы я ощутил частицу эмоций другого существа, эмоций Того, Кто несравненно выше моего понимания…
— Что там в округе, девочка?
Я выдохнул, потер занемевшее лицо и нажал клавишу интеркома:
— Это Леха. Данилыч, слушай, девочке не нужно лишний раз напоминать о пулемете, понимаешь?
Я говорил по-русски, для чего приходилось немного напрягаться, будто с трудом вспоминая такие знакомые, но сейчас куда-то спрятавшиеся слова. Данилыч поперхнулся, откашлялся и пробормотал виновато:
— Дурак старый, совсем из ума выжил. Слышишь, Сань?
Связь оборвалась, но я догадывался, что водитель строго-настрого заказывал Саньку болтать лишнее. Нужно будет и самому напомнить нашему разговорчивому штурману, а то ведь ляпнет… так, не со зла, забывшись… а девчонке снова — слезы… а я этих слез…
Мои мысли смазались и ушли куда-то вбок, смененные попыткой осознать то, что я видел.
По волнистой равнине двигалась какая-то тень. Сначала мне показалось, что это просто облако затемнило горизонт, но облаков на небе не было и в помине, только какая-то мутная дымка заслоняла небо, хотя, скорее всего, это ветер поднял песчаную пыль. Гигантский шар — теперь точно видно, что это не плоский диск, — уже полностью поднялся над горизонтом, карабкаясь все выше, подавляя своей величественной массой, внушая какой-то неосознанный трепет… Воздух помутнел, наполнившись желтоватой пылью, так что даже лучи солнца немного ослабели. Птичьи стаи, черными ручьями несущиеся на фоне огромного светящегося диска, добавляли жути в и так странную для моего глаза картину. Местный апокалипсис какой-то! Хотя, кто знает, может, здесь такое явление — что-то обычное, вроде нашей смены сезонов?
Я взял прихваченный из кабины электронный бинокль, всмотрелся в темную зону, надвигающуюся с восхода. Бинокль послушно увеличил изображение, и к глазам придвинулась темная клубящаяся стена, с огромной скоростью несущаяся по равнине. Перед стеной в одном месте прыгали какие-то блохи, и я, нажав клавишу зума, различил несколько десятков довольно крупных животных, вроде наших антилоп или кенгуру — разобрать было невозможно, — несущихся огромными длинными прыжками от настигающей их смерти. Да, песчаная буря — это страшное зрелище, даже если ты находишься в относительной безопасности.
Я нажал клавишу интеркома:
— Данилыч, через несколько минут нас захлестнет песчаная буря. Нельзя за какой-нибудь холм спрятаться?
— Хреново, — раздался в динамике голос Данилыча. — Если много песка несет, то и радиолокаторы не помогут: не пробьются через такие помехи, а ехать на ощупь я еще не умею. Леш, посмотри укрытие, тебе сверху виднее… Конечно, можно было бы просто так, без прикрытия переждать, но что-то не хочется… Поищи, милый!
Я закрутил головой, потом стал осматривать местность в бинокль. Воздух все больше мутнел, наполняясь пылью, и рассмотреть что-либо, особенно при движении автопоезда, было очень трудно, хотя…
— Данилыч, вправо на десять-двенадцать минут — видишь?
Данилыч помолчал немного, видимо, всматриваясь в желтоватую муть, пытаясь различить замеченную мной группу невысоких скал, что стояли немного обособленно от основного горного массива, который, кстати, стал намного покатей и ниже с тех пор, как мы выехали из деревни. Потом рявкнул, по-видимому, на Санька:
— Не говори под руку! Вижу вроде бы. Леха… ты смотри, с какой стороны туда лучше подъехать?
Я снова заводил окулярами бинокля по желтой мути, наполнявшей воздух. Темнело все сильнее, так что нам следовало поторопиться… так, кажется, подъем слева от скал немного более пологий, и есть вероятность того, что наша многострадальная «Скания» его одолеет.
Данилыч, делая поправки по моим советам, стал лавировать между глыбами, виляя автопоездом так, словно был водителем маршрутки в час пик на проспекте. Я поспешно пристегнулся в кресле стрелка, с восхищением наблюдая, как наш водитель виртуозно проводит многотонную махину среди препятствий, будто не грузный и неповоротливый автопоезд ведет, а легким внедорожником управляет.
Машину трясло, она дрожала и подпрыгивала, словно замерзший щенок. То и дело слышались удары по днищу, и я всерьез стал опасаться, как бы не разбилась подвеска. Не знаю, что сделали шебекские механики с приводом, но автопоезд уверенно карабкался все выше и выше, словно был усиленным раллийным грузовиком, а не обычным шоссейным тягачом. Пару раз Данилыч цеплял бортами прицепа за каменные глыбы — тогда раздавался противный скрежет, от которого начинали ныть скулы и сердце противно обмирало…
Несмотря на то, что я твердо знал: Данилыч — виртуоз своего дела, я пережил немало острых моментов, когда крены «Скании» становились угрожающе крутыми. Наконец весь шум и треск, издаваемый рвущимся вверх по склону автопоездом, заглушил победный рев урагана, который принес в своих бешеных струях невообразимое количество песка и мелкого щебня. Сразу резко потемнело. Я уже ничего не мог различить в буром месиве, несущемся снаружи. Миллиарды камушков и песчинок терлись о колпак пулеметного гнезда, шуршали, выли, стучали, скрипели, создавая жуткое впечатление, словно невообразимое множество маленьких зверьков стараются прогрызть, процарапать прозрачную бронекерамику и растерзать непокорного, дерзнувшего смотреть в глаза разъяренной песчаной буре. Несколько более сильных ударов заставили меня втянуть голову в плечи: очевидно, бешеный поток ветра подхватывал и щебень покрупнее. Я явственно стал ощущать, что Данилыч не только ведет «Сканию» между скальными глыбами, но и борется с неистовым натиском урагана, который явно сносил прицеп вправо, когда водитель при повороте подставлял ветру левую плоскость автопоезда.
— Еще чуть- чуть… — раздался из динамика напряженный — казалось, вот-вот — и сорвется! — голос Данилыча. И как он еще что-то видит в этом беснующемся вареве?
Темные, еще темнее бури, огромные силуэты по обеим сторонам автопоезда. Резкий поворот вправо, моя голова мотнулась, словно у тряпичной куклы, удар в борт — мерзкий скрежет — снизу раздался женский визг — точно, Люська…
И в этот момент тугие струи песка и щебня потеряли свою силу, заклубились спокойнее, а после — совсем поникли, опадая. И это значило одно: Данилыч все-таки завел автопоезд за прикрытие скал.
Глава 5
Дождик-дождик, пуще!
— Меня просто дрожь пробирает от этого воя! — Люська сидела, нахохлившись, обняв руками приподнятые плечи. — Музыку нельзя включить, а?
Ветер и вправду шумел немилосердно. Лишенный возможности напрямую бить в бока автопоезда, он словно выплескивал свою неутоленную ярость в утробном завывании и свисте. Воздух вокруг был наполнен пылью и мелким песком. Иногда в борта прицепа и даже в кабину ударяли камни, потерявшие равновесие из-за напора ветра и скатившиеся с окружавших автопоезд склонов.
«Хоть бы лавины не случилось…» — обеспокоенно подумал я, когда по крыше прицепа прогрохотало уже несколько камней. Действительно, лучше быть занесенными песком — ну не по крышу же песка нанесет?! — чем раздавленными каменной лавиной, что в состоянии разнести в лохмотья и прицеп, и кабину, а затем и похоронить обломки под многотонным прессом, поставив точку в нашем путешествии.
— Вот чертовы камни! — пробурчал недовольно через интерком Данилыч. — Помнут борта, как пить дать!
Я сидел в каюте вместе с Ками и Люськой. Башенку пулеметного гнезда мы опустили в корпус прицепа, чтобы ее не повредили камни, да и бронекерамика могла потерять прозрачность, став матовой из- за непрестанного трения песчинок. Хотя, кто знает эту шебекскую бронекерамику, какое воздействие нужно для ее повреждения!
Имара с нами в каюте не было: он, как только мы выехали из деревни, ушел в грузовое пространство прицепа и до сих пор не показывался. Может, спал, хотя спать при таком напряжении сил стихии вокруг мне не представлялось возможным, может — занимался каким-нибудь личным делом, к
