корреспондентка, только что вернувшаяся из Ирака, где в любой миг могут начаться боевые действия. Тридцать лет. Замужем, детей нет». Что ж, по крайней мере, он сделал меня моложе.
Но то, что при первом чтении казалось забавным («Мне начинала нравиться мысль о героине романа, наделенной моими чертами и биографией, к тому же исчезающей на первой странице», — писала Кристина), затем стало вызывать смутное, но все усиливающееся беспокойство:
Описание встречи Эстер с мужем — первой после долгой разлуки — я читала не без тревоги: «Однажды я давал интервью некой журналистке — ее интересовало, как это так получается, что мое творчество известно по всей стране, а меня самого не знает никто… Она была красива, умна, немногословна. Вскоре мы опять встретились на какой-то вечеринке, и, раз уж она была „не при исполнении“, я сумел в тот же день затащить ее в постель».
Кристина, сказав, что «ошеломлена», показала матери и мужу — португальскому адвокату, которого тоже звали Пауло — только что прочитанный фрагмент.
Его самолюбию это совершенно не польстило, и он решительно не понимал, какие мотивы могли побудить другого мужчину написать книгу про его жену. Вероятно, он рассказал об этом своим друзьям — сужу по тому, что они смотрели на меня, как на сумасшедшую. И я сочла за благо больше никогда не упоминать об этом случае.
Дело тем бы и кончилось, если бы «Коррейо да Манья» не раскрыла тайну. Впрочем, это «разоблачение» не причинило журналистке никакого дополнительного дискомфорта, о чем она сама написала в своей статье:
Постепенно освоившись с этой идеей, я стала находить все больше и больше отрады в своей роли музы. Впрочем, у меня не было точных сведений о том, в чем именно заключаются ее обязанности. Я осведомилась у автора, как должна вести себя муза. «С музами надо обращаться как с феями», — отвечал он, добавив, что и сам раньше дела с ними не имел. Я представила себе, что муза, по всей видимости, должна нежиться, раскинувшись, на диване, с огромной коробкой изысканного шоколада — и с задумчивым видом. (…) Быть музой — задача не из простых, если ты работаешь в журналистике и у тебя есть пятилетний сын. (…) Тем временем я поняла, что брать интервью у писателей, ставших знаменитостями, — дело, быть может, еще более рискованное, чем освещать ход боевых действий. Писатели, хоть и не стреляют в тебя, способны похитить твою душу.
Книга, казалось, была просто обречена вызывать споры. Читателей, успевших привыкнуть ко всегдашнему предвзято-враждебному отношению прессы, в последнюю неделю марта 2005 года ожидал сюрприз: во всех газетных киосках появились три ведущих федеральных еженедельника, на обложку поместившие фотографию Пауло Коэльо, а внутри — по восемь пространных страниц о нем, о его жизни и творчестве. Ситуация с «Заиром» была столь нетривиальна, что заставила журналиста Марсело Берабу, омбудсмена газеты «Фолья де Сан-Пауло», посвятить ей всю свою воскресную колонку.
«Дело о трех обложках» стало широко известно лишь потому, что ознаменовало собой радикальные перемены в отношении СМИ к Пауло — за редким и случайным исключением, журналисты были к нему недоброжелательны. Показалось даже, что Бразилия, запоздав на несколько лет, наконец-то и для себя открыла феномен, которому с тех пор, как разорвалась бомба «Алхимика», радостно удивлялся весь остальной мир.
Как бы ни пытались его критики игнорировать это, от других авторов бестселлеров — таких, как американцы Джон Гришем и Дэн Браун — Пауло отличался именно содержанием своих произведений. Иные «рекордсмены продаж» могли и опережать его по количеству проданных экземпляров, однако мы не располагаем сведениями о том, что их выступления в любой точке планеты собирали тысячные толпы, тогда как с Пауло происходило именно так Воздействие на умы и сердца читателей может быть в известной степени измерено неимоверным количеством электронных писем, ежедневно приходивших в его офис со всех уголков земли, причем очень и очень многие отправители сообщали о тех метаморфозах, которые произошли в их жизни после прочтения его книг. Почта доставляла и горы обычных писем со штемпелями отдаленнейших мест, причем на конверте зачастую значилось просто: «Пауло Коэльо — Бразилия».
В феврале Пауло, находившийся у себя в Сен-Мартене, получил письмо из Лондона. Сэр Джеймс Гамильтон, герцог Эберкорнский, шеф протокольной службы британского королевского дома, приглашал его на ужин, который королева Елизавета II и принц Филипп давали в Букингемском дворце в честь президента Бразилии Луиса Инасио Лулы да Силвы, через несколько недель прибывавшего в Великобританию с официальным визитом. В приглашении сообщалось также, что надлежит быть во фраке и при орденах («white tie with decorations»). Когда дата приблизилась вплотную, газеты оповестили о том, что по просьбе бразильской делегации (и самого Лулы, и семидесяти человек, его сопровождавших) приглашенных освободили от предписанного протоколом фрака. Узнав об этом, Пауло (давно убравший в самый дальний шкаф фрак, крахмальную манишку и белый галстук-бабочку) задумался: касается ли это послабление и его тоже? Опасаясь совершить какой-нибудь faux pas, он в кратком мейле запросил у службы протокола дальнейших инструкций:
Я только что узнал, что президент Лула наложил запрет на фраки для бразильской делегации. Сообщите, пожалуйста, как мне поступить — я не хотел бы оказаться на ужине единственным человеком во фраке.
Через двое суток за подписью какого-то придворного чиновника пришел ответ тоже по e-mail.
Сеньор Коэльо,
Ее Величество королева Елизавета II согласилась с тем, чтобы президент Лула и члены официальной бразильской делегации явились на предстоящий ужин в обычных вечерних костюмах. Тем не менее это касается лишь ограниченного числа лиц (менее двадцати). Остальные НО приглашенных будут одеты в строгом соответствии с протоколом. Таким образом, могу заверить вас, что вы будете не единственным человеком во фраке. Ее Величество королева надеется, что ее гости будут во фраках, а вы официально приглашены ею, а не президентом Лулой.
