попрали вместе с ними козни сообщников их, злобою и завистию против Вас вооруженных. Ныне награждаю Вас по мере признательности моей и, ставя на высшей степень честь, геройству предоставленный, уверен, что возвожу на оный знаменитейшего полководца сего и других веков.
Пребываю Вам благосклонный
Император, недолюбливавший Суворова, вынужден был оценить его заслуги по достоинству высшим воинским чином генералиссимуса.
В Кракове Суворов сдал армию генералу Розенбергу и отправился в Петербург. Перед отъездом генералиссимус впервые почувствовал себя плохо. Суворова мучил сильный кашель. По телу пошли сыпь и пузыри. Путешествие пришлось приостановить. Добравшись до своего имения Кобрино, Александр Васильевич слег.
Павел I, узнав о болезни Суворова, отправил в Кобрино лейб-медика Вейкарта.
В марте состояние героя России несколько улучшилось, и Вейкарт разрешил ему отправиться в столицу, при условии «ехать медленно, не более двадцати пяти верст в сутки». Суворов ехал в старом дормезе – большой карете, приспособленной для сна в пути. В Нарве генералиссимуса должны были ждать придворные кареты и флигель-адъютант с царским письмом. Ф. В. Ростопчин писал Суворову о готовящейся встрече в Петербурге и о торжествах по поводу его прибытия в столицу. Суворова уже официально уведомили, что комнаты ему будут отведены в Зимнем дворце, а он сам проедет через город в специальной карете с золочеными княжескими коронами. На пути следования экипажа предполагалось построить гвардейские части в две шеренги, лицом друг к другу. На всем пути следования генералиссимуса будет приветствовать звон церковных колоколов, а затем артиллерийский салют со стен Петропавловской крепости. Ожидание подобной встречи придавало сил больному полководцу.
И вот, на одном из дорожных перегонов, адъютант генералиссимуса вытащил дрожащими руками из кармана мундира императорский рескрипт и тихим голосом прочел:
«Господин Генералиссимус, князь Италийский, граф Суворов-Рымникский!
Дошло до сведения моего, что во время командования Вами войсками моими за границею имели Вы при себе генерала, коего называли дежурным, вопреки всех моих установлений и высочайшего устава, то и, удивляясь оному, повелеваю Вам уведомить меня, что Вас понудило сие сделать.
После известия о царской немилости Суворову сразу стало хуже. Усилился кашель. Снова по всему телу высыпали болезненные пузыри.
Теплым апрельским вечером дормез Суворова прибыл в Стрельну. Александр Васильевич облачился в парадный мундир, надеясь, что здесь, по повелению Павла I, его встретит императорский флигель- адъютант. Однако царь отменил приказ. Полководца встречали толпы народа – крестьяне, горожане, чиновники, ремесленники и купцы. Здесь его ожидали родные – сын Аркадий, племянник Дмитрий Иванович Хвостов и князь Багратион. Осторожный статский советник Хвостов торопил дядюшку поскорее ехать домой, на набережную Крюкова канала, боялся, чтобы эту народную встречу не сочли за демонстрацию против императорской воли. Как столичный житель, он прекрасно знал вспышки царского гнева и их последствия. Лучше быстрее, в сумраке весеннего вечера проехать по опустевшим петербургским улицам до тихой Коломны, к дому № 23, где для Александра Васильевича уже были обустроены апартаменты с видом на набережную Крюкова канала, ибо праздничные комнаты, отведенные генералиссимусу в Зимнем дворце, по распоряжению Павла I отдали принцу Мекленбургскому. 20 апреля 1800 года в 10 часов вечера дормез с больным Суворовым медленно въехал в Коломну и остановился у дома вдовы полковника Фомина.
На следующий день по приезде Суворова в Петербург к нему на Крюков канал явился посланец царя. Александр Васильевич был настолько слаб, что уже не вставал с постели. Дмитрий Иванович Хвостов с перепуганным лицом вбежал в комнату дядюшки, скороговоркой сообщив о посетителе. Суворов был взволнован, его не покидала надежда, что Павел I опомнится и опала прекратится. Вошел князь Долгорукий и бесстрастным тоном сообщил волю государя: «Генералиссимусу князю Суворову впредь воспрещается посещать императорский дворец».
Через два дня по распоряжению Павла у Суворова отобрали даже адъютантов. «Полковник Кушников и подполковник барон Розен определены в полки Петербургского гарнизона», – сообщили «Петербургские ведомости» 25 апреля 1800 года.
Справедливо замечено, что падению того или иного значительного сановника или знаменитого военачальника обычно предшествовало усиление к нему внимания, высших знаков милости со стороны коварного и мстительного Павла I, которого Наполеон за лицемерие и скрытность окрестил «византийцем». Совсем еще недавно Павел I расточал благодарности и похвалы в адрес Суворова, осыпал его наградами и благодарностями. И вот теперь, вместо уже официально объявленной и опубликованной в столичных газетах программы его торжественной встречи как национального героя, – холодный, бездушный прием и сухой царский приказ, в котором недовольство суворовской армией, несправедливые, нелепые замечания о службе офицеров и солдат, резкое заявление о том, «сколь мало усердствовала армия Суворова в исполнении его, императора, воли и службы».
Чудовищно звучало это обвинение в адрес героических воинских подразделений, штурмовавших швейцарские горы, участвовавших в кровопролитных сражениях. Теперь оказалось, что в армии Суворова много упущений и даже строевой шаг мало сходен с таковым, предписанным воинским уставом.
Один из современников писал в своих воспоминаниях: «Суворов не приехал, а его заманили и привезли в Петербург. Что-то удерживало императора Павла I еще не бросить больного полководца в Петропавловскую крепость, а оставить в доме на Крюковом канале, для него приготовленном…».
Здесь, в доме вдовы полковника Фомина, старого больного солдата тяготило вынужденное бездействие, отсутствие привычного ритма жизни, обычной для него военной среды. Из последних сил он боролся за жизнь, обдумывал прожитые годы, пытался даже учить турецкий язык. На колесном кресле Суворова возили по комнатам, подвозили к окнам, и полководец с умилением разглядывал знакомые картины набережной старого канала, снующие по нему баржи и лодки, освещенные ярким солнечным светом арки здания Никольского рынка с гомонящей толпой разноголосого народа на противоположном берегу протоки.
Состояние здоровья генералиссимуса с каждым днем ухудшалось. Он неоднократно просил о встрече с царем, но тот прислал к нему на Крюков канал своего бывшего брадобрея, а ныне сиятельного графа Кутайсова.
Иван Павлович Кутайсов еще ребенком попал в плен при штурме русскими солдатами Бендер. Его оставили при великом князе Павле Петровиче камердинером и брадобреем. Ловкий и сметливый турчонок со временем сумел стать приближенным всесильного царя и кавалером всех российских орденов, включая даже орден Св. Андрея Первозванного. Во времена павловского царствования безродный турчонок-сирота становится сначала бароном, а затем влиятельным графом. Положение при дворе и покровительство императора принесли ему не только ордена и титулы, но и несметные богатства: он выгодно и дешево приобретал богатейшие поместья и дома. При этом, увешанный орденами и повязанный Андреевской лентой, новоявленный граф продолжал ловко и умело стричь и брить своего господина.
С трудом приподнявшись в постели, генералиссимус пристально посмотрел в лицо Кутайсова и понял, что этот визит царского любимца, одетого в красный мундир мальтийского ордена с голубой лентой через плечо, – еще один оскорбительный жест императора. Александр Васильевич с гневом спросил вошедшего к нему визитера о его чине, звании и служебном положении. Услышав в ответ от бывшего царского цирюльника, что тот теперь является обер-шталмейстером и графом, Суворов крикнул своему ординарцу Прохору: «Прошка! Взгляни на этого господина. Он был такой же холоп, как и ты. Вот видишь, куда он взлетел. Его к Суворову посылают! А ты пьешь как лошадь. Из тебя толку не выйдет!».
Кутайсов стоял краснее своего яркого мундира. Провожая его до кареты, Хвостов подобострастно лепетал, что, к сожалению, дядюшка слаб, никого не узнает и бредит. Усаживаясь в экипаж, сконфуженный Кутайсов лишь растерянно повторял: «Да, да, он бредит…».
Врачи поражались, как цепко держится жизнь в немощном теле старого полководца. Но болезнь брала верх. Когда генералиссимуса посетил П. И. Багратион, Александр Васильевич, периодически терявший сознание, все же узнал своего любимца и боевого генерала, участника Итало-швейцарского похода. Теперь любимый ученик Суворова был шефом лейб-гвардии Егерского полка и образцовым состоянием этого
