Девушка взяла его за рукав:
— Ты за мной не ходи. Не надо. Да кто ты такой?
— Что и сказать… Красноармеец. После демобилизации два месяца скитался, чего только не навидался, а работу только вот сегодня нашел. Да и то не знаю, крепко ли устроился. Что ж, камни так камни, была бы душа на месте. А ты кто?
— Ладно-ладно! — засмеялась она. — Слишком много захотел… сразу.
— Да мне-то все равно, кто ты ни есть. Спасибо — пошла со мной, не побрезгала, разговариваешь вот.
— Зачем ты так! Вспомнишь потом эти слова, смеяться станешь… Значит, тебе все равно?
Он склонился и коснулся губами ее виска. Она приникла лбом к его плечу.
— Смотри, парень. На огонь летишь.
— А я не боюсь, — спокойно сказал Малахов.
12
Жутко раздается наглый смех раздразненной женщины, и лукаво подмигивают ей уличные фонари большого города…
В больном теле — больная душа…
В больной Европе — больной танец.
Ее кумир, ее бог — шимми, шимми — суррогат полового акта.
Его танцуют все: мужчины, женщины, старики, дети — во всевозможных сочетаниях и комбинациях.
Танцуют вещи, города, страны, политика, верования, его танцует весь больной, изживший себя и свою культуру Запад.
И, наряду с потоками денег, вина, цветов, музыки и женщин, ютящиеся в подвалах чернорабочие потом и кровью добывают себе пару грошей на фунт хлеба.
Поставленная автором проблема счастья, пола и отрицания войны настолько возмутила западную буржуазию, что пьеса там нигде не была поставлена.
1500 человек на праздновании Дня Стеньки Разина.
Ушли со знаменами в луга и там провели поротную маршировку.
Был митинг. Доклад «О бытовом и революционном значении Разина».
Инсценировка.
Набег персов быстр. Победа за Разиным, и в его руках княжна. В походе на Царицын казаки стали роптать — «нас на бабу променял». Разин расстается с княжной — бросает ее в воду.
Под Царицыным Разин разбит и взят в плен. Его ведут на спортполе, и там устраивается публичная казнь.
…Который?
Может быть, этот — в новом костюме, на углу, — завлекает он смешливую нэпаческую дочку? Она смеется охотно, ей нравится парень — крепкий и белозубый. Он угощает ее леденцами и зовет погулять в сад, под деревья; она сыплет ему в карман семечки и упирается для вида, но — ах, хочется любви душными летними вечерами! Кто он, этот парень? Нацеловавшись с девчонкой, не пойдет ли он к ночи играть «перышком» на улицах или нюхать кокаин в разудалой «малине», исходить криком в песне:
Да разве вы не видите? Никакой это не вор и не бандит — обыкновенный вузовец с агрофака, комсомолец, а деньги на костюм послали из деревни отец с матерью, продав мясо последней телки. Ступай в сад, парень, да подальше выбирай уголок — плохо придется на ячейке, если увидят тебя товарищи в компании голубоглазой нэпачки. Пройдут годы. Пыльные будни, семья и работа смахнут с памяти смешливый лик. Но не ее ли глаза вспыхнут перед тобой через шестнадцать лет, когда на последнем своем рубеже рванешься ты с бруствера впереди своей роты?..
…Поднявшись по широкой, с мраморными перилами, лестнице ресторана «Медведь», пугливо отразившись в зеркалах, Кашин заглянул в зал. Ресторан гудел: за столом в углу пели нестройно, кого-то тащил к выходу вышибала.
Он выбрал пустой столик возле стены, сел. Тотчас подлетел вихлястый, словно на шарнирах, официант: «Ч-чего иззв… Селяночка-отменна-ррекомендую… пиво свежее… от Маркова… слушш…»
Семен помялся и заказал студень, селедку, бутылку пива и немного водки. Поход в ресторан был замыслен им и обоснован перед начальником губрозыска потому, что это было единственное место, упомянутое в записке, найденной на убитом Баталове. Войнарский согласился. Скрепя сердце он наскреб денег из скупых фондов губрозыска и вручил агенту под расписку в графе «секретные расходы». «Деньгами не бросайся! — предупредил он. — Но и не нищенствуй, чтобы внимание не привлечь. Ищи, ищи нитку…»
И вот теперь Кашин сидел за столом и размышлял: не больно ли жирно будет — столько яств за счет государства? А может, слишком бедно — опять плохо. Он косился осторожно по сторонам: ждал, что на него начнут показывать, смеяться над убогостью стола — и что тогда делать? Н-да… Но никто не смеялся, не указывал пальцем. Горланили посетители, летали между столов официанты. Подкрался откуда-то принц Рике с хохлом, бельмом и горбом, пристроился к уху и зашуршал куплетец:
и Семен успокоился. Налил водки в рюмку и выпил, морщась.
Надо признаться, в ресторане Кашин был третий раз в жизни. Когда-то давно, перед самой германской, отец взял его с собой за получкой — он работал кузнецом в паровозных мастерских. По дороге домой они зашли в ресторан. «Имеем право раз в году поесть, как буржуи», — сказал отец. Сенька жадно ел вкуснейшие блюда из мяса, а отец пил под селедку водку и пиво.
Через месяц началась война, отца убили где-то в Мазурских болотах, и они остались втроем: мать, Семен и сестренка. В прошлом году умерла измученная, надорванная жизнью мать. Надо было кормить себя и сестру; после долгих поисков работы Кашин устроился пилить дрова на лесобиржу. Работа тяжелая, но
