Статьи 1988-1991

Н.Ф.Реймерс и В.А.Шупер считают, что в СССР вышел из окопов «фейерабендизм» (!) и что работы, которые «отрицают суверенное право науки на познание мира, равно как и объективный характер научного знания, встречаются весьма часто, однако статью С.Г.Кара-Мурзы можно назвать манифестом этого направления». Как говорится, «браво придумано, сизый нос!», но дело не в этом. Обзывайте как угодно — КГБ у нас теперь добрый, как перестроившийся Бармалей. Гораздо важнее выделить позитивные утверждения оппонентов, из которых и будет ясно, почему им так противна моя статья.

Итак, вот что говорят Н.Ф.Реймерс и В.А.Шупер о месте науки в обществе: «Наука как источник знаний — лишь информационная, а не управляющая подсистема в обществе… Наука враждебна догмам. Она всегда противостоит религии… В глубинах своих наука враждебна и власти».

Все эти утверждения противоречат тому, что мы знаем о современной науке. И противоречат не слегка, а полностью, абсолютно. Наука давно стала управляющей подсистемой, так что под оболочкой представительной демократии скрывается государство принятия решений, основанное на замене политического выбора научным анализом. Говорить, что наука враждебна догмам и тут же ввертывать словечко «парадигма» вообще нелепо. Без строго охраняемых догм наука не могла бы существовать. Что наука в глубине своей религиозна, хотя и безбожна — показано многими философами, в том числе столь разными, как Бердяев и Вебер. Наконец, миф о взаимной враждебности науки и власти мог родиться лишь в воспаленном революционном сознании наших ученых-демократов. Достаточно посмотреть на персональный состав наших парламентов и лично на тов. Е.П.Велихова, чтобы оценить качество этого мифа.

О науке нашего Отечества у Н.Ф.Реймерса и В.А.Шупера говорится лаконично, содержание заменяется стилем, фразеологией: «и тут наша благословенная страна внесла поправку в общий ход развития… Можно сгореть от стыда за науку своей страны… Нет, не мировая наука повинна в кризисе цивилизации. Напротив, кризис цивилизации, едва не опрокинутой иррациональными массами, проявляется в антисциентизме, который, как и все прочие болезни общества, проникает и в научную среду. Наука куда менее виновата перед обществом, чем общество перед ней, но общество так устроено, что вина всегда возлагается не на тех, кто больше всего виноват, а на тех, кого меньше всего любят».

Что на это скажешь? Остается допустить, что поношение своей страны и ее иррациональных масс делается из горячей любви к России — эдакий «смех сквозь невидимые миру слезы».

Определив свое видение взаимоотношений науки и общества, Н.Ф.Реймерс и В.А.Шупер переходят к привычным идеологемам наших либералов-рыночников. Но их они облекают в столь унылую оболочку механистического детерминизма, что даже Адам Смит поспешил бы откреститься. «Объяснять иррационалисту [это мне — С.К-М], что заставить экономику развиваться не в соответствии с объективными законами, а в соответствии с нормами христианской морали… так же невозможно, как невозможно заставить камень падать вверх…» и т.д.

Ликуй, Маркс! Рви на себе волосы, Вебер, со своей «Протестантской этикой и духом капитализма» (на которую же и ссылаются Н.Ф.Реймерс и В.А.Шупер)!

Но все это — лишь гарнир к главной мысли наших видных экологов. Мимоходом намекнув, что по структуре мышления их оппонент-иррационалист сходен с активистом общества «Память», мечтающем о полном уничтожении евреев (до чего же обеднел набор ярлыков), они тут же ассоциируют его с другим образом врага — католической церковью. Оказывается, наш общий грех — забота об «экологии человечества» (см. папскую энциклику Иоанна Павла II «Центесимус аннус» 1991 года), о том, чтобы маргинализация бедной части человечества и ее ограбление теми тринадцатью процентами населения Земли, которые проживают в «обществе потребления», не привели к катастрофе человечества как вида. И здесь Н.Ф.Реймерс и В.А.Шупер непреклонны и ставят все точки над i: «На кончике иглы можно поместить сколько угодно чертей, но наша планета приспособлена не более чем для 1-1,5 млрд. людей»!

Этим все и сказано. Сделан радикальный шаг от концепции Римского клуба, который хотя бы говорил о «нулевом росте». Нет, право жить на Земле советские гуманисты теперь оставляют лишь одному человеку из четырех! Необходима срочная селекция человечества, и на ее идеологическое обоснование брошены сейчас огромные культурные силы. Отсюда и лавина социал- дарвинистской литературы — и это в стране, чья интеллигенция в свое время сумела «очистить Дарвина от Мальтуса».

Какой же тип людей окажется лишним в той благословенной цивилизации, которая следует объективным законам, а не нормам морали? Это, видимо, прежде всего иррациональные массы. А уже давно показано, что из них и состоят некоторые отсталые народы — и прежде всего русский. Вот критик Лев Аннинский в газете «Россия» выступает с позиций любви и жалости к неразумному русскому народу: «Мы, русские люди, не можем переключиться на постиндустриальное общество… Мы… — не народ работников… Мы не приспособлены для того типа жизни, в который человечество вошло в конце ХХ века и собирается жить в ХХI… Наше неумение отойти от края пропасти фатально… У нас агрессивный, непредсказуемый, шатающийся, чудовищно озлобленный народ… Мы невероятно много пьем».

Приговор вынесен и обжалованию не подлежит. Но в последнем слове осужденного я бы отказал гражданину судье Аннинскому и его товарищам Н.Ф.Реймерсу и В.А.Шуперу в праве столь назойливо употреблять местоимение мы, понятия наш народ и наша страна.

На этом я и кончаю реплику, ибо спор, действительно, иррационален — о моральных ценностях не спорят.

Примечание: этот ответ рецензентам моей статьи журналы «Вопросы философии» и «Свободная мысль» публиковать отказались.

Статьи в газете «Развитие» (1991 г.)

«Военный переворот», устроенный командой Горбачева, сломал ставшее уже невыносимым неустойчивое равновесие. Вялое сопротивление консерваторов полностью подавлено, и власть целиком перешла в руки радикальных демократов. Удача сомнительная. Да и власть ли это — или только иллюзия власти? Подавляющее большинство жителей разрушаемой страны с апатией смотрит на политическую возню в столицах, а ведь власть жива лишь доверием и поддержкой граждан.

Так почему же овладело нами предчувствие катастрофы? Почему же не видно энтузиазма даже у демократов-победителей? Разве так кончаются триумфальные революции? Почтили героев, грудью заслонивших «Белый дом» от советской военщины, уподобили Августовскую революцию по своему значению Куликовской битве — а дальше что? Где великие идеи, ради которых совершили разорение жизни множества народов и неотвратимо втягивают их в братоубийство? Революция, отказ от бережного, постепенного переустройства общественного дома — всегда трагедия для его обитателей. И в глазах большой части народа революционеры — всегда преступники. Поколение, которое берет на себя такое клеймо, всегда бывало обуреваемо жгучими идеалами и почти религиозной страстью — и оно всегда сгорало в революции, искупая таким образом хоть часть вины перед народом.

Перестройка — первая крупная революция, распаленная лишь антиидеалами и организованная неудовлетворенной частью партийной элиты. Сгорать эта элита ни в коем случае не собирается. Дальше того, чтобы заменить секретаря райкома префектом и пересадить нового партийного босса с «волги» на «тойоту», и фантазия у революционеров не идет. На этом их набор общечеловеческих ценностей исчерпан — дальше начинаются интересы. И интересы предельно пошлые: отмыть чьи-то теневые миллионы, облегчить себе выезды за рубеж, обеспечить свою челядь импортным пивом в банках.

Добро бы действительно капитализм хотели построить — и при капитализме жить можно, это все-таки строй. Но и этого нет! На обломках производства, так, как действуют наши радикалы, никакого капитализма не построить. Конструктивные, здравые предложения по строительству производительного, а не авантюрного, спекулятивного капитализма отвергаются с большей неприязнью, чем манифесты Нины Андреевой. Видно, предпочитают затянуть хаос, когда можно половить рыбу в мутной воде. Об этих функционерах революции и говорить не стоит, они исчезнут как пена, как насекомые уползают с трупа, в котором застыла кровь. Будем говорить о себе — о тех, кому оставаться на пепелище.