ли ещё ждать? От нетерпения Антон оборвал все листки с календаря и, начиная с 15 декабря, каждое утро поздравлял меня с Новым годом.
На прогулке у тебя часто песенное настроение. Идём с тобой по берёзовой аллее, и ты с упоением напеваешь во весь голос:
Возвращались с прогулки, ты устал, и я взяла тебя на руки. Ты крепко обхватил меня за шею руками и запел:
– Это ты про меня – «широкое такси»?
– Ну, мамася, так уж в песне получилось!
Твоё любимое кресло-качалка. Тёплое, большое, поскрипывающее… Оно настраивало тебя на особый, лирический лад, задавало ритм твоим фантазиям. Ты мог часами качаться в нём, напевая свои стишки… Большое плетёное кресло, оно было твоим волшебным летучим кораблём, на нём ты уносился в неведомые страны…
Песня про Африку
Да, Африку мы с тобой очень любили. Мы часто говорили о ней – о далёкой, жаркой Африке…
– Эх, если бы можно было… то как было бы здорово! Когда-нибудь… увидеть пустыню Сахару, и слонов, и верблюдов!… Если б мы родились не в нашей стране, а в какой-нибудь другой. Вот американцы повсюду ездят, да и другие люди тоже…
– А русским почему нельзя? – спрашиваешь ты.
– Тоже можно. Но – не всем. Если ты специалист какой-нибудь, и тебя посылают туда работать. Ну, или знаменитый путешественник, как Юрий Сенкевич, например.
Ах, милая, недосягаемая Африка!…
И могли ли мы думать тогда, что пройдёт каких-нибудь двадцать лет – и всё, ВСЁ станет возможно!
Ты сочинял стихи во время наших долгих прогулок, ты напевал их, качаясь на качелях, пел, сидя у окошка автобуса или такси, когда мне приходилось брать тебя с собой в институт или в издательство. Ты сочинял стихи с раннего утра, едва открыв глаза. И вечером, засыпая, убаюкивал себя какой-нибудь странной, загадочной песенкой. Ты пел про всё, что видел, пел свои открытия, свои удивления, пел свою радость…
* * *
* * *
