Сонет Серебряного века. Сборник стихов. В 2 томах. Том 2

постель.
Переплет теней вдоль снежного кургана...
Хлопья медленно заводят карусель,
За опушкой тихая метель,
В небе – мутная, безбрежная нирвана...
«Тишина!» – качаясь, шепчет ель.
«Тишина!» – вздыхает белая поляна.

Александр Черемхов

Химера

Закат угас. На синеве густой
Едва мерцал зловещий свет Венеры.
Я шел во тьме. И вот над высотой
Небесный свод раздвинулся без меры.

И там в короне звездно-золотой
Увидел я лучистый лик Химеры:
Он тихо плыл, сияя в безднах сферы
Мучительно-влекущей красотой.

По всем мирам раскинулась мгновенно
Его лучей таинственная власть
До граней, где зияющую пасть
Раскрыл Хаос.

Упорно, дерзновенно
Следил я взором то, что неизменно:
Творящую, ликующую страсть.

Обман

Печать гармонии и образ красоты.
Где жертвенный огонь? Где царская порфира?
Легенды ожили. Воскресли вновь для мира
Лаис и Галатей античные черты.

О, Боже! Ты сказал: не сотвори кумира!
Но что на всей земле достойнее мечты?
Явите дивную в величьи наготы,
Трепещущий резец и пламенная лира!

Безумец! Приглядись: за маскою лица
Ни мысли, ни души. Расчетливая злоба,
Расчетливая страсть живого мертвеца.

Ликует и царит бездушная утроба...
О, беспощадная ирония Творца!
О, яркие цветы на черной крышке гроба!

Терпение

В темном притоне продажных блудниц
Знал я твои равнодушные ласки,
Видел твои утомленные глазки
В рамке измятых ресниц.

Шли над тобою, как страшные маски,
Тысячи зверских мучительных лиц,
Белые стены угрюмых больниц
Злобно кричали о близкой развязке.

Бедная фея!.. Безропотно пасть,
Вечно ни в ком не встречать состраданья,
Всем расточать драгоценную страсть,

Видеть покорных грудей увяданье,
Знать безысходность земного страданья —
И небеса не проклясть!

Ревность

Проснулась утром спозаранку,
Надела траурный убор,
Из спальни вышла в коридор,
Будила сонную служанку.

Вблизи окна, у темных штор
Стояла. Слушала шарманку.
Открыв комод, достала склянку.
Прокралась лестницей, как вор.

Брела походкою убитой...
Сняла венчальное кольцо...
Потупив взор, вуалью скрытый,
Взошла тихонько на крыльцо —

И молча влагой ядовитой
Плеснула в женское лицо.

Страсть

Он молил, как раб, он рыдал в углу...
Вечностью зиял мертвый час разлуки,
И склонилась смерть к бледному челу,
И легли в крови трепетные руки.

Он еще лежит, корчась, на полу...
Вся она дрожит в сладкой темной муке...
Радостно бежит в уличную мглу,
Чутко сторожит уличные звуки.

В тихий старый дом, опустив глаза,
Просится с тоской голосом ребенка...
Слезы страстных мук блещут, как роса.

– Милый! Ты сказал: «Жду тебя, девчонка!»
Где твоя постель? Вот моя краса! —
И трепещет вся. И смеется звонко.

Экстаз

Мы бежали спастись, разойтись, отдохнуть,
Мы бросали свои баррикады...
Разрывая огнями туманную муть,
Грохотали и били снаряды.

Ты предстала, как смерть. Заградила наш путь,
Приковала смущенные взгляды,
Как тигрица, метнулась и бросила в грудь:
– Оробели, трусливые гады?!

И никто не узнал дорогого лица...
Но, сплотившись, под звуки напева,
Мы отхлынули прочь – умирать до конца...

Грозным криком великого гнева
В пасть орудий ты бросила наши сердца,
О, Валькирия, страшная дева!

Юность

На взморье шум. Светло и жарко.
Крутой тропинкой на горе
Сбегает юная татарка
В цветной узорчатой чадре.

Глядит пугливо в чащу парка:
Безлюден берег на заре,
Лишь море в пенном серебре
Звенит, поет и светит ярко.

Ах, хорошо в тени скалы
Раздеться, стать над пенной мутью,
Смеяться морю и безлюдью,

Смотреть в завесу дальней мглы,
И смело прянуть смуглой грудью
На бирюзовые валы!

Евгений Тарасов

В склепе

Вдали погас последний луч огней —
Но вновь и вновь спускаются ступени.
Лицо мое становится бледней.
Я изнемог. Дрожат мои колени.
Ничто не говорит о перемене,
Но с каждым часом склеп мой холодней.
Здесь солнца нет. Здесь царство вечной тени.
Здесь мне пробыть так много, много дней.

С трудом собрав слабеющие силы,
Хочу кричать – мне шепчут: «Замолчи!
Пойми, что все живущее застыло,
И мира – нет. Есть только палачи.
Есть только склеп. Есть только мрак могилы,
Перед тобой зияющий в ночи».

Ландыши

Украдкою я в камеру пронес
Три стебелька с увядшими цветами —
Намек на то, что скошено годами,
Последний вздох живых когда-то грез.
Как в книгу слов с истлевшими листами,
Смотрю назад – там молча ждет вопрос.
Я вижу вновь блеск шелковых волос
Вокруг лица со странными чертами.

Я помню все... Тревожный полусвет —
В нем все, как тень, казалось мне неясным,
В нем все звало желанием опасным
И близок был чуть видный силуэт.
Не вспыхнуть вновь речам наивно- страстным,
Не вспыхнуть мне... Но мне не жаль – о, нет!

Очередному

Быть может, я встречал тебя не раз
В глухих подпольях мыслящей столицы,
И там, внизу – известий вереницы
Шептал тебе в тревожно-быстрый час,
И в тишине, как спугнутые птицы,
Шипя, обрывки бились спешных фраз,
Обрывки слов, понятных лишь для нас,
И падали, как тень, на наши лица.

Быть может, да. А может быть, и нет:
Не знал тебя – и после не узнаю...
Но все равно – я плен свой покидаю,
И пусть «прощай» не кинешь ты в ответ —
Я шлю тебе, как брату, свой привет
И угол свой, как брату, уступаю.

Столице мира

В твоей толпе я духом не воскрес,
И в миг, когда все ярче, все капризней
Горела мысль о брошенной отчизне,—
Я уходил к могилам Реге Lасhаisе.
Не все в них спят. И голос митральез,
И голос пуль, гудевших здесь на тризне
Навстречу тем, кто рвался к новой жизни,
Для чуткого доныне не исчез.

Не верь тому, кто скажет торопливо:
«Им век здесь спать – под этою стеной».
Зачем он сам проходит стороной
И смотрит вбок – и смотрит так пугливо?
Но верь тому; убиты – да, но – живы,
И будет день: свершится суд иной.

1905

Последнее слово

Желал бы я, чтоб смерть ошиблась в счете
И вас сожгла дыханием чумы!
О, не за то, что в край седой зимы
Вы пленника бессильного пошлете,
А вот за то, что плоски в вас умы,
Что, жизнь отдав томительной дремоте,
В сочащемся казенщиной болоте
Вы топите поэзию тюрьмы.

Желал бы я... Звенят