«…Я, любимая, ведь и себя проверял на разрыв. Каково-то нам с тобою пришлось в разлуке? Да ведь тяжко. Ты скажешь, я жулик. Жулик до мозга костей. Что я пытаюсь обжулить и тебя, и себя самого, и самое любовь… А это не выходит, как ни пыхти, как ни тужься, с какого боку ни заходи, каким холодом ни обдавай существо, тобою… не скажу боготворимое, глупостью будет, а любимое, ненаглядное, дражайшее, как первый плюшевый медведь. Что может быть дороже? И, ах, вижу твою обычную гримаску, „Эти его комплименты.“ — говоришь ты.
Но не обижайся, не обижайся на медведя! Первый плюшевый медведь — не игрушка, согласись-ка со мною, не игрушка, а навеки верный друг, вернее не бывает… Вот как я стал сентиментален, как стал раним и даже труслив, поганец этакий, прочувствовав всю бездну моей любви к тебе. Потому вдруг и испугался, и усомнился в безусловности твоего чувства ко мне, убогому, ко мне, что всегда, отроду балансировал на грани неверности. Балансировал, каюсь, но лишь доныне. А ныне провозглашаю: я обрел твердость намерений».
Да что же это за?.. Что же это за?.. Что же за безобразие такое она читает? Он спятил, Франц Гофман!.. А что там, интересно, дальше?
«А ныне я обрел твердость намерений. Ты догадываешься каких, моя радость?»
Догадывается ли она! Разве с ним что-нибудь угадаешь? Разве можно знать наперед, что он выкинет в очередной раз? Заведет гарем, или собачью ферму, или организует сбор средств на поиски потерянного рая, или полетит «зайцем» на Луну, или объявит себя мессией, чтобы иметь возможность всласть посмеяться над апостолами. Или украдет мешок денег и пожертвует какому-нибудь Обществу бессребреников. Догадаешься тут, что у него на уме, у господина Гофмана… Фрау Шаде, в кого вас черт дернул влюбиться по уши? Любовь зла, воистину… Так что там у него за намерения, у господина Гофмана?
«А ныне я обрел твердость намерений. Ты догадываешься каких, моя радость? Еще бы ты не догадывалась, плутовка. Плутовка, потому что я до последнего момента не был уверен в твоей любви. Ты меня за нос водила, намеренно, и скажи, что нет. Скажи, что нет!»
А что сказать? Что тут скажешь, вздохнула Сабина. Он не бывает неправ. Отвратительное качество — всегда быть правым. Нет, не то чтобы она водила его за нос, никогда кокеткою не была, но… Нет, он прав по сути. Она всегда сдерживалась, обходилась с ним холоднее, чем могла бы, особенно в письмах, особенно в последнее время, когда он пропадал в Нью-Йорке, осуществляя свои великие планы, осуществляя, казалось бы, только лишь затем, чтобы было чем закончить рукопись, так неожиданно появившуюся на свет в свое время.
Ах, эти ее письма! Немного официальные, прохладные, с дежурным «целую» в конце. Кто угодно усомнился бы. Кто угодно. Но она не думала, что он, столь самоуверенный, способен усомниться в ее отношении к нему, в истинности ее чувств. Бедный мальчик. Она виновата. М-да. Но и она не очень-то была уверена в нем. Ей казалось, что он заигрался и забыл о ней.
«Так вот о намерениях, Сабина. Я наконец делаю тебе официальное предложение руки и сердца, так как думаю, что ты сама уверилась наконец в своей любви ко мне так же, как и я уверился в последнем. Слава богу. И теперь, помимо чувств-с, я могу тебе предложить и материальное обеспечение, ибо… Ибо мой план успешно осуществился. Ия, вернее, мы с тобою, а также наша (теперь я имею право сказать не моя, а наша) семья отныне никогда не будет испытывать материальных затруднений. Уж такова сумма наследства, оставленного ушлой прабабкой моей Александрой Юрьевной Михельсон. Близок, близок финал моего романа! Нашего романа, любимая!
А мои конкуренты посрамлены, еле ноги унесли. Я ведь навел на них полицию, дружок, и это было легко, так как не сомневался, что, помимо незаконных притязаний на мое наследство, за гадкой парочкой числятся еще кое-какие грешки. И они таки отыскались, эти грешки. Господа спекулировали незаконно вывезенным из России антиквариатом, и налогов не платили, понятное дело, и даже взяток, профаны этакие, не давали тому, кому в этом бизнесе положено взятки получать. Очень удачно отыскались эти грешки, очень удачно! Ия при этом как бы в стороне, как бы ни при чем, милая моя Сабина.
А эти двое — дурно раскрашенная под египтянку миссис и ее лысый босс с налитыми жидким клеем глазенапами — теперь, когда им чуть было не прищемили хвосты, затаились на Брайтоне, живут на пособие по подложным документам, а ранним утром, пока спит еще даже налоговая полиция, они зарабатывают тем, что разносят по домам рекламные издания, яркие листовочки, глянцевый мусор. Одним словом, прозябают мистер и миссис как их там, цапаются частенько. И пусть их.
За моей болтовней ты не забыла ли, ненаглядная, что выходишь за меня замуж? Дело за малым: отбыть на мою родину. Срок аренды твоей „Раковины“ подходит к концу. Потому ты спокойно можешь оставить ее на произвол судьбы, а хозяин скоро явится, я ему отпишу и честно оплачу остатки счета. Бери билет до Нью-Йорка и сообщи мне номер рейса, я уж встречу. И сразу же вылетаем в Россию. Паспорта, визы в порядке, не подкопаешься. Не забудь почистить компьютер, там не должно оставаться ничего компрометирующего нас с тобою. До встречи, любимая.
Отныне и навсегда твой, твой, твой Франц»
Вот и все, подумала Сабина. Он как всегда распорядился мною, маленький диктатор. И она вновь готова идти за ним на край света, набросив себе на плечи вместо дорожного плаща пожалованное им полотенце.
Глава 4
— Признайтесь, досточтимая фрейлейн, — с улыбкой сказал доктор, — признайтесь, что дамы нередко с большой охотой впадают в причуды; неустанно и неотступно преследуя внезапную прихоть, они не замечают, сколь болезненно это нарушает другие отношения.
Светлану больше никто никогда не ставил на место, называя «жирафой винторогой», что поначалу было просто дразнилкой, а потом означало глупышку. Не дразнил, не называл, не тревожил, и постепенно душенька ее успокоилась, угомонилась и заросла нежно-зеленой ряской мелких повседневных заботушек. И в одинокие годы к Светлане пришла было мудрость, или то, что она понимала под мудростью. Но потом в некий ниспосланный свыше момент она поняла, что так вот, мудрствуя по пустякам, в бытовой суете, недолго превратиться и в старую каргу. И тогда она подышала на мутное, замерзшее окошко своего одиночества, соскребла тонкий слой инея и удивленным глазом увидела мир.
И она вдруг заметила, что ее сияющая блондинистость тускнеет, упорно вытесняемая сединой, поначалу расстроилась и затосковала по уходящей молодости, а потом выбрала для себя рыжий цвет волос и не ошиблась в выборе. Мягко пламенеющая пышная копна стала главной изюминкой в ее облике, ее замечали, легко запоминали, что немаловажно для концертирующей музыкантши без выдающегося дарования, запоминали и дивились ее зрелой красоте. Стройная и изящная Светлана походила теперь на элегантнейшую лису с ухоженной шерсткой и, сама того не сознавая, со спокойной настороженностью, с милым расчетом стала оценивать обстоятельства и себя в этих обстоятельствах.
Однажды произошло совпадение некоторых обстоятельств, и она встретила мужчину своей жизни, который напоминал ей кого-то, давным-давно виденного лишь мгновение, но потрясшего ее юное
