расшитый. Высокий парик, мушка под глазом, обещающая тайную любовь, и веер величиной с павлиний хвост дополняли маскарадный образ. А Настины небогатые шмоточки, лягушачью шкурку, спрятали до времени в коробку.
Необычный, необычный получился концерт — для избранных, для самородных крупинок среди легковесной сусальной груды, для тех, кто готов зажигать огонек от огонька и передавать дальше, и Эм-Си это оценила: со сцены — одно, два, три… пять, и это не так уж мало — видны живые лица. Они — как старые знакомые. К ним ничего не стоит заглянуть поболтать или помолчать в любое время дня и ночи, не рискуя нарваться на неудовольствие. Ане показалось, что Эм-Си улыбнулась многозначительно, уходя со сцены, мол, до встречи, птичка моя. И так трудно было пробиться к ней сквозь карнавальные ухищрения и нагромождение столиков, диванчиков, букетов, высоких свечей и бокалов с шампанским…
Ну наконец-то, — вздохнула с облегчением Аврора Францевна, когда белофрачный церемониймейстер, жеманно гнусавя и торжественно паузируя, объявил со сцены:
— Дамы и господа-а!.. Клуб «Орфеум» имеет честь предста-а-авить… Струнный квартет Светланы Тро-о-оицкой… Первая скри-и-ипка — лауреат международных ко-о-онкурсов… Яков Михельсо-о-он!
— Ну наконец-то, — вздохнула Аврора Францевна, аплодируя вместе со всеми. — Негритянка была очень милая, надо отдать ей должное. Но то, что она поет и как поет… Это изнанка культуры, — изрекла Аврора Францевна, будучи музыкальным снобом и недоучкой. И шепотом, поскольку музыканты уже вышли на сцену, добавила с сожалением в голосе: — Изнанка. И ее же, культуры, основа, что поделаешь. Хаос, хаос! Очень утомительно. Зато сейчас я предвкушаю наслаждение стройностью музыкальных форм. Моцарт, Россини, Шопен… и, кажется, Гофман, Светочка говорила. Так изысканно и так по-новогоднему. Вот только Гофман… Немного странный выбор. Гофман в финале. Прочь образы и привычные связи, звуковая гармония — совсем другой мир, — философствовала себе под нос Аврора Францевна, не слушая музыки, но радуясь глазами великолепию Светланы и сияющей юности Яши. — Совсем другой мир… Это Гофман. Музыка забвения, по-моему. Это все от несчастной жизни, от невозможности бытия. Повелеть себе все забыть, заледенеть в
Насти рядом не оказалось. Она исчезла, сбежала, слиняла, и ее фарватер от столика до закулисья можно было проследить не хуже, чем фарватер ледокола, только что нарезавшего полярные льды. Там, где прошла Настя, кто-то возмущенно смахивал салфеткой шампанское с лацканов, кто-то встряхивал и распушал скомканные меха, кто-то, повизгивая, поджимал оттоптанную ножку, кто-то искал под столом зубной протез, кто-то ставил на место кресла, которые разметал Настин тяжелый бархатный шлейф. Настя наделала дел.
— Куда же это она? — перепугалась Аврора Францевна.
— Вероятно, в туалет, — шепотом предположил Михаил Александрович. — Ты не беспокойся за Настю, Аврорушка.
— В туалет за кулисы?! Миша, что ты говоришь? Она там заблудится, набузит, ее арестуют и выставят, — хлопотала и вертелась Аврора Францевна.
— Настю?! — изумился Михаил Александрович. — Это Настю выставят?! Аврорушка, приди в себя, милая.
— Действительно, — пробормотала Аврора Францевна, — это вызовет определенные затруднения… А где ее кавалер? Где Гена? Сопровождает даму? В туалет или куда там? — Аврора Францевна была недовольна своими глупыми предположениями, раздражена и потому слегка язвительна.
— Я, Авророчка Францевна, здесь, — тихо фыркнул у нее за спиной академик. — Не беспокойся, пожалуйста. А дама не нуждается в сопровождении. Она за кулисами знакомится с негритянкой. Я сам видел, как она подлетела на всех парусах, когда брал у Эм-Си автограф. Мы там перекинулись парой слов, — намекнув голосом на некую загадку, сообщил Геннадий Николаевич. — Анечка-красавица тоже там. И хватит уже нам шептаться. Уже отыграли Моцарта, так дайте мне, товарищи, по крайней мере, послушать Россини.
— Все с ума посходили, — оставила за собой последнее слово Аврора Францевна и добавила не без восхищения: — Вот это Настя!
Тем временем музыка, совершенная, но слегка сдержанная поначалу, разгулялась, полилась свободнее и со страстью. Яшина коса расплелась, и белые волосы упали на плечи. У Светланы на лоб сполз рыжий локончик, перед концертом тщательно зачесанный назад. У альта Николая Николаевича подмокли седые височки и запотели очки, а у второй скрипки Мариночки слегка сбился набок высокий налаченный хохолок. Музыканты немного глотнули шампанского перед концертом, ибо под Новый год они тоже люди, а не только работники сцены. По этой причине в финале Гофман подмораживал не «жидким азотом», как замысловато выразилась Аврора Францевна, а тем самым игристым, золотистым, с озорными пузырьками — со льда. Это было не совсем профессионально, ну да ведь Новый год же, дамы и господа!
Звуки уже замирали, когда на балюстраде из-под портьерного шелка выглянул Олег Михайлович. Он собирался встречать Новый год со Светланой и ни с кем иным. У него были особые намерения, особые планы на эту ночь. Он улыбнулся Светлане виновато, так как опять опоздал на ее концерт, и пошел поздравить ее с очередным успехом, в котором не приходилось сомневаться, судя по овации, сотрясающей зал. Не очень трезвой, впрочем, овации.
У Светланы тоже были особые планы относительно Олега Михайловича. Она всю осень и весь декабрь готовилась претворить их в жизнь. И недавно по некоторым признакам она поняла, что момент близится, что Олег Михайлович узнал ее достаточно хорошо, чтобы принять ее со всеми недостатками, свойственными лисьей природе. Он приручил ее, успокоился и взял в друзья. Оставался, конечно, некоторый риск попасть под горячую руку и погубить тщательно выстроенный карточный домик. Да ведь Новый год! Надо, чтобы он все принял как подарок. Семья в подарок. Но как же все зыбко-то, господи! Скорей бы все кончилось. У Светланы от волнения быстро-быстро билась жилка над ключицей. Вот сейчас он встретит ее и…
Олег Михайлович перехватил Светлану на подходах к фойе, где она условилась встретиться после концерта со своей семейной компанией. Перехватил, узнав по походке и ясной рыжине, мелькавшей за шуршащей целлофаном охапкой букетов, которую она несла.
— Ты потрясающая, великолепная, очаровательная, — сказал Олег Михайлович и сунул голову в цветы, чтобы добраться и поцеловать. — И не переодевайся, прошу. Это не платье, а чудо явленное. Так тебе идет.
— Не чудо явленное, а изделие некоей Осы Хагберг. Я привезла его еще летом из Швеции, и стоит оно…
— Светик, прошу тебя! Не лишай меня иллюзий! Пусть будет чудо! — дурашливо умолял Олег Михайлович.
— А если чудо связано именно с лишением иллюзий? — дрогнула одними губами Светлана. Ужас, как было страшно.
— Тогда пусть, — не без лукавства согласился Олег Михайлович. — Я давно подозревал нечто подобное. Все чудеса от ясности. Я бы тоже хотел внести ясность кое во что. — И спохватился: — Тьфу ты! Самое время разводить философию! Лучше решай, где встречаем Новый год, здесь или у «Палкина»?
— Я обещала своим старичкам, что отпраздную вместе с ними. Они тут, были на концерте. Олег… — набрала в грудь воздуху Светлана, чтобы нырнуть и… наверное, никогда не выплыть.
— Отлично, — перебил Олег Михайлович, — тогда встречаем здесь, да и дело с концом. Вот и познакомишь меня с ними.
— Олег… — волновалась Светлана до судорог в икроножных мышцах, она задыхалась, захлебывалась вдруг сгустившимся воздухом, просто тонула. — Олег, понимаешь, они уже собираются домой. Я еду с ними, и Яша тоже. Он ведь мой племянник.
— Ты меня, что, прогоняешь? — не понял Олег Михайлович.
— Вовсе нет, Олег. Я бы хотела, чтобы ты поехал с нами, домой. Все были бы очень рады, просто счастливы, если ты поедешь. — Голос у нее дрожал, а пальцы ломали стебли сквозь целлофан.
