«Я послал к военачальникам в Кабуле одного из слуг Касим-бека с таким сообщением: «Как только мы выйдем из ущелья Гурбанд, сразу нападем на осаждающих. Знаком для вас пусть будет то, что, пройдя гору Минар, мы немедля зажжем большой огонь. Вы тоже разведите в крепости, на кровле Иски- Кёшк, где теперь казна, большой костер, чтобы мы знали, что вы заметили наше приближение. Когда мы подойдем с той стороны, вы выходите изнутри и сделайте все, что в ваших силах, ничего не упуская». Утром мы выехали оттуда и около полудня вышли из ущелья Гурбанд и оказались у моста. Напоив коней и дав им отдохнуть, мы во время полуденной молитвы тронулись от моста. До самого Туткаула снегу не было; после Туткаула чем дальше мы шли, тем глубже становился снег. Между Замма-Яхши и Минаром было очень холодно; за всю мою жизнь я редко испытывал такой холод. Мы послали Ахмеда Ясаула и Кара Ахмеда Юртчи к кабульским бекам, чтобы сообщить им: «Мы пришли, как было условлено. Будьте же бдительны и мужественны». Мы спустились с горы Минар и стали лагерем у ее подножия. Изнемогая от холода, мы развели костры и принялись греться, хотя зажигать огонь было совсем не время, но мы так измучились от ударов мороза, что развели костры. С приближением утра мы тронулись от подножия горы Минар. Между Минаром и Кабулом снег был коням по колено и совершенно смерзся; сойдя с дороги, человек лишь с трудом двигался вперед. Весь этот отрезок пути мы шли гуськом; поэтому нам без труда удалось дойти до Кабула ко времени утренней молитвы. Над арком поднялся большой огонь, и стало ясно, что там узнали о нашем приближении. Подойдя к мосту Саид Касима, мы послали Шерим Тагая с его людьми из отряда правого крыла к мосту Мулла-Баба, а я сам во главе правого крыла и центрального отряда пошел дорогой через Баба-Лули. В то время на месте сада Халифы был маленький садик, его разбил мирза Улугбек и устроил в нем нечто вроде богадельни. Хотя деревьев и кустов там больше не было, но ограда осталась цела. Мирза- хан находился тогда в этом саду. Мухаммед Хусейн-мирза был в саду Баг-и-Бихишт, устроенном мирзой Улугбеком. Когда я дошел до кладбища, находившегося близ улицы и сада Мулла-Баба, нам встретились люди, которые поспешили вперед и были избиты и отогнаны. Эти четыре человека ускакали вперед и ворвались во двор, где сидел Мирза-хан… Поднялась суматоха, Мирза-хан вскочил на коня и бежал. Эти четыре человека, попробовав и меча, и стрел, раненые, присоединились к нам в упомянутом месте.
На узкой улице конные воины сбились в кучу и стояли на месте – ни вперед не могли двинуться, ни назад податься. Я сказал ближним ко мне йигитам: «Сходите с коней и пробивайтесь». Насир Дост, Ходжа Мухаммед Али и библиотекарь Баба-и-Ширзад ринулись вперед, пуская стрелы; враги бросились бежать. Мы долго ждали тех, кто был в крепости, но они не могли поспеть к началу боя; когда врагов обратили в бегство, эти люди начали прибывать по одному, по двое. Не успел я войти в сад, где раньше сидел Мирза- хан, как подъехал Ахмед Юсуф, сын Саида Юсуфа, один из защитников крепости. Мы вместе проникли в сад Мирзы-хана, и я увидел, что Мирзы-хана там нет; он бежал. В ворота сада вбежал с обнаженной саблей в руках Дост-и-Сар-и-Пули – пехотинец, которому я за его храбрость оказал внимание, назначил в Кабуле на должность начальника крепости и оставил там. Этот человек несся прямо на меня. На мне была надета кольчуга, но блях я не привязал, шлема тоже не надел. Я несколько раз крикнул: «Эй, Дост! Эй, Дост!» Ахмед Юсуф тоже крикнул. То ли я изменился после ночевки на снегу и на морозе, то ли Дост слишком увлекся битвой, но только он не узнал меня и с размаху ударил шашкой по обнаженной руке. По милости божьей я ни на волос не пострадал.
Выехав из сада, я прибыл в сад Баг-и-Бихишт, где имел пребывание Мухаммед Хусейн-мирза. Он убежал и спрятался. У пролома в стенке садика, в котором находился Мухаммед Хусейн-мирза, стояли семь или восемь человек с луками и стрелами. Я ударил коня каблуком и бросился на этих людей; они не могли устоять и побежали. Я настиг одного из них и ударил его мечом, он так покатился по земле, что я решил, что у него отлетела голова, и помчался дальше. Человек, которого я хватил мечом, как оказалось, был молочный брат Мирзы-хана, Тулак Кукулдаш; меч ударил его по плечу. Когда я подъехал к дверям дома, где жил Мухаммед Хусейн-мирза, один могол, бывший нукер, которого я узнал, стоял на крыше, натянул лук и прицелился мне в лицо с близкого расстояния. Со всех сторон закричали: «Хай-хай! Это государь». Могол пустил стрелу в сторону и убежал. Дело зашло уже дальше того, чтобы пускать стрелы: его мирза и военачальники убежали или попали в плен, кого же ради он стрелял? Там же схватили Санджара Барласа… Он вместе с другими участвовал в мятеже. Его привели с веревкой на шее, он был страшно взволнован и кричал: «В чем я провинился?» – «А разве есть преступление страшнее того, что ты – один из знатнейших среди соучастников и советников этих людей?» – ответил я. Так как султан Санджар Барлас был племянником Шах-биким, родительницы хана, моего дяди, то я сказал: «Не водите его в таком позорном виде – это еще не смерть».
Покинув Баг-и-Бихишт, я послал Ахмеда Касим Кухбура, одного из беков, оставшихся в крепости, и небольшой отряд йигитов на поиски Мирзы-хана. Возле этого сада Шах-биким и Кутлук Нигар-ханум построили себе дома и жили там. Выйдя из этого сада, я пошел повидаться с Шах-биким и Ханум. Жители города и городская чернь учиняли всякие бесчинства: ловили прохожих по углам и закоулкам и грабили чужое имущество. Я расставил всюду людей, и этих грабителей побили и прогнали. Шах-биким и Ханум находились в одном доме. Я спешился на обычном расстоянии, вошел и поздоровался с прежней учтивостью и почтением. Шах-биким и Ханум были бесконечно и беспредельно взволнованы, смущены, сконфужены и растеряны; они не могли придумать себе разумного оправдания или ласково спросить у меня о здоровье. [Мать и бабушка главного заговорщика отговорились, должно быть, тем, что, услышав о пленении Бабура в Герате, решили выдвинуть на трон Кабула старшего из Тимуридов, чтобы он сохранил престол для Бабура; очевидно, и изворотливые женщины и сам Бабур не могли не понимать, что эта история выглядит неубедительно. Я не ожидал от них такого предательства; правда, эти люди были в несчастном положении, но не настолько, чтобы не послушать слов биким или Ханум. Мирза-хан – родной внук Шах-биким, проводил подле нее дни и ночи; если бы он ее не слушался, то она могла не отпустить его и держать возле себя. Мне не раз приходилось, вследствие жестокости, неблагосклонности судьбы, лишаться престола, царства, слуг и нукеров и искать у них убежища, моя матушка тоже отправилась к ним, но мы не видели никакого внимания и заботы. У Мирзы-хана, моего младшего брата, и его матери, Нигар-ханум, были богатые и благоустроенные владения, а у нас с матерью не было не то что владений – какой-нибудь деревушки или нескольких пар быков. А разве моя мать – не дочь Юнус-хана и я – не внук его? Всякий раз, когда кто-нибудь из этих людей меня навещал, я старался принять их как только мог лучше, по-родственному. Так, например, когда Шах- биким приехала ко мне, я отдал ей Памган – одно из лучших мест в Кабульской области – и не упускал случая проявить сыновние чувства и оказать услугу. Султан Саид-хан, Кашгарский хан, пришел ко мне с пятью- шестью пешими, голыми йигитами; я принял его как родного брата и отдал ему Мандраварский туман, один из туманов Лагмана. Когда шах Исмаил убил Шейбани-хана под Мервом и я ушел в Кундуз, беки Андижанской области обратили глаза в мою сторону. Некоторые сместили своих градоначальников, другие укрепили города и стали посылать ко мне людей. Я отдал Султан Саид-хану своих старых, испытанных нукеров, дал ему отряд в подкрепление, подарил мое родовое владение Андижан и послал его туда ханом. До настоящего времени я смотрел на всякого, кто приходил ко мне из этих людей, как на родного; Чин Тимур-султан, Исан Тимур-султан, Тухта Буга-султан и Баба-султан поныне находятся при мне. Я всегда относился к ним всем лучше, чем к родственникам, и оказывал им внимание, ласку и покровительство.
Я написал это не для того, чтобы пожаловаться. Все, что здесь написано, истина. И цель этих слов не в том, чтобы похвалить себя, – все действительно было так, как я написал. В этой летописи я вменил себе в обязанность, чтобы каждое написанное мной слово было правдой и всякое дело излагалось так, как оно происходило. Поэтому я записал о родичах и братьях то хорошее и плохое, что хорошо известно, и рассказал о недостатках и достоинствах близких и чужих мне людей, то, что действительно было. Да простит мне читатель, и да не будет ко мне строг слушатель».
Современный читатель может задаться вопросом: каким фактам необычной автобиографии Бабура действительно можно верить? Нужно заметить, что все события, в которых он участвовал, он описывает в точности так, как они происходили. Все факты он выстраивает по памяти, а память у него превосходная. Его литературные портреты многочисленных родственников и беков часто полны сарказма, – например, портрет Султан Али из Самарканда, который выступал на стороне его врагов; Бабур не смог дать беспристрастную характеристику лишь одному своему врагу, которого действительно боялся, – Шейбани-хану, а также опустил некоторые неприятные для себя подробности, например умолчал о том, каким образом его сестра попала в руки вышеупомянутого хана. Но его собственный портрет – это портрет живого человека, нравится он нам или нет. Его упорное намерение писать «правду о каждом событии» породило один из редчайших документов – хронику эпохи, составленную человеком, который