отступил на середину комнаты, и микроскоп дрогнул в его руке, когда он увидел дикую злобу в глазах незнакомца. И кое-что еще — холодный и хитрый разум, борющийся с болью, стремящийся взять ее под контроль. Стало быть, он все-таки ранил мистера Белые Перчатки. Он крепче сжал в руке микроскоп, поворачиваясь на пятках в поисках уязвимого места. Возможно, ему снова стоит попробовать врезать по руке, возле локтя.
Неожиданно Клингер остановился и оглядел его, что-то рассчитывая. Потом он ринулся к кровати, в одно мгновение сорвал покрывало и набросил его на Томми, как гладиатор на римской арене набрасывал сеть на своего противника.
Запутавшись, Томми рухнул на пол и отпрянул в сторону, когда Клингер бросился вперед. Освободившись от покрывала, Томми взметнул микроскоп вверх. Он услышал, как мистер Белые Перчатки издал звериный рык, и увидел, как тот зажал руку в перчатке у себя между ног. Вот так же быстро Клингер высвободил руку и покатился по ковру к двери, потом уперся ногами в стену, молниеносно выгнул спину и, сделав сальто, приземлился на ноги. Теперь он снова с горящими глазами двигался вперед.
Томми отступил к окну. Мистер Белые Перчатки, оказывается, вовсе не был побежден. Рука, сжимавшая микроскоп, стала скользить от пота. Он попробовал сделать круг и вернуться на середину комнаты, но каждый раз его движение блокировалось. Когда он вновь стал поворачиваться на пятках, он встретился взглядом с мистером Белые Перчатки и раздумал атаковать, отступив еще на шаг. Он понимал, что они примерно одинакового роста и веса, но не собирался рисковать и подходить ближе. Было что-то явно негостеприимное в этих руках, тянувшихся к нему. Он чувствовал дыхание незнакомца, кислое и затхлое. Томми машинально провел языком по зубам и автоматически отметил, что во рту пересохло. Стекло громко хрустело под ногами, но не было ни одного куска слайда, достаточно большого, чтобы использовать его как оружие.
Он должен прорваться к двери. Или отыскать что-то еще, чем можно защитить себя.
Клингер почувствовал свое преимущество. Еще несколько шагов — и он загонит Нэгьера в угол, а уж тогда единственным путем отступления для него станет окно. Но сначала ему придется разбить стекло микроскопом. В этот момент он прыгнет вперед и дотронется до его лица перчаткой. Его мошонка словно поджаривалась на медленном огне; тот, кто сделал с ним такое, заслуживает медленной мучительной смерти. Может быть, в конце концов и стоит вышвырнуть Нэгьера из окна. Его губы раздвинулись.
У мистера Белые Перчатки улыбка настоящего психа, подумал Томми. Он наткнулся ногой на чемодан и едва не потерял равновесие, но ухитрился превратить это в рассчитанное падение. Рухнув на ковер, он пальцами нащупал ручку чемодана и тут же швырнул его вперед — так, что он всей тяжестью врезал мистеру Белые Перчатки по ногам в районе щиколоток. Томми увидел, как улыбка исчезла с его губ.
Пока Клингер шатался и раскачивался, Томми снова попытался ударить его микроскопом в мошонку, но промахнулся и угодил мистеру Белые Перчатки по бедру. Раздался хруст стекла. Томми торопливо пополз по полу, даже не раздумывая над тем, что он разбил. Однако в данный момент мистер Белые Перчатки не обращал на него никакого внимания. Вместо этого он лихорадочно схватился за свое бедро. Томми вскочил на ноги и кинулся к двери. За ним вдруг раздался какой-то грохот — мистер Белые Перчатки растянулся на ковре, вывернув голову под неестественным углом. По комнате пополз запах выделений из тела.
Томми вернулся к кровати, пытаясь отыскать в нем признаки жизни. Их не было. Он выждал еще несколько минут, потом подошел поближе и присел на корточки. На брюках незнакомца растеклось маленькое мокрое пятно. Он наклонился, понюхал, и тут же его глаза просветлели. Томми быстро отпрянул. Посмотрел на перчатки. От них исходил тот же самый слабый маслянистый запах. На тренировках в школе говорили, что по-настоящему смертельные новые нервно-паралитические вещества пахнут автомобильной смазкой. Избегая дотрагиваться до перчаток и пятна на бедре, он обшарил карманы мистера Белые Перчатки. В бумажнике он не нашел ничего, кроме пачки стодолларовых купюр. Ни удостоверения личности, ни каких-то личных бумаг. Не было даже водительских прав. Из заднего кармана он вытащил маленький коричневый кожаный футляр, раскрыл его и уставился на цветную фотографию мистера Белые Перчатки на пластиковой карточке. Судя по надписи на карточке, его звали Клаус Клингер. Почти такая же классическая немецкая фамилия, как Шмидт. Но не было никакого ключа к тому, кто выдал эту карточку.
Томми выпрямился и сунул карточку в свой карман. Ему здорово хотелось в туалет. Облегчившись, он взглянул на себя в зеркало — лицо было белым как мел. Он наполнил раковину холодной водой и опустил в нее лицо, снова посмотрел в зеркало и повторил процедуру. Вытеревшись, он вернулся в комнату, уселся на кровать и уставился на тело Клингера. Его инструктор по химическому и биологическому вооружению говорил, что теперь, когда русские избавились от своих арсеналов, шанс наткнуться на какое-то нервно- паралитическое вещество ничтожно мал — если только вам не случится работать в Ираке. Надо не забыть сказать инструктору, чтобы он он добавил к этому списку по крайней мере еще один мотель в Вашингтоне.
Телефон на ночном столике зазвонил. Это была Шанталь. Он рассказал ей о том, что произошло.
— С тобой все в порядке?
— Все нормально. Но ты передай полковнику, что я почти уверен: этот Клингер — из Команды номер один.
— А ты позвони Гейтсу. Тебе понадобится местная крыша, — бодро сказала Шанталь. — И не давай никому притрагиваться к этим перчаткам.
— Вот насчет этого можешь не волноваться, — с готовностью отреагировал Томми.
Глава 27
Уход короля и королевской свиты послужил сигналом формальному завершению приема в честь Нобелевских лауреатов. Но люди все еще толпились вокруг лауреатов, в основном слушая их и лишь иногда прерывая вопросами и комплиментами.
Грациозно выскользнув из одной группы, Иосиф повернулся к Мортону.
— Я уже сыт влюбленными взглядами. Давай выберемся отсюда и оставим площадку остальным четверым. — Он подмигнул Мортону. — Ты когда-нибудь задумывался, почему Нобель учредил премии лишь в пяти областях?
— Нет. Но, кажется, сейчас узнаю, — сказал Мортон, пробираясь с ним сквозь толпу.
— Это точно, Дэвид, — бодро воскликнул Иосиф. — Нобель учредил премии лишь в тех областях, которые интересовали его самого. Итак: ни ботаники, ни биологии, ни зоологии, ни психологии. Даже у Фрейда никогда не было ни единого шанса. То же самое с архитектурой и экономикой. Кроме того, Нобелю медведь на ухо наступил, а значит, Паваротти никогда не получит Нобелевскую премию. Ни один из ныне живущих великих художников не удостоится этой награды за свои холсты, поскольку Нобель считал их искусство занудством. А премию за литературу он ввел лишь в конце жизни, когда серьезно увлекся чтением.
— Ты просто кладезь информации, Иосиф.
Тот протестующе улыбнулся.
— Просто сведения из тех бумаг, что прислал мне Линдман. Странный он человек, правда? Тот, кто его не знает, принял бы за владельца похоронного бюро. А между тем он собаку съел на лести. Взгляни, как обхаживает Мадам.
Как только нарушилась прямая линия, в которую гости выстроились при выходе короля со свитой, Линдман подошел к ним, увел Мадам и теперь водил от группы к группе, топчась рядом с ней и идя следом, словно охраняя. Сейчас она была в дальнем конце зала, Линдман снова представлял ее каким-то гостям.
— По-моему, с ней давно уже никто так не разговаривал, как ты, — сказал Иосиф.
— Вероятно, она слишком привыкла делать все что взбредет в голову, — пробормотал Мортон.
— Это в ней старый комплекс кинозвезды. Поэтому ей нравится, когда ее называют Мадам. Дает возможность почувствовать себя Гретой Гарбо.
— Ты полагаешь? — вяло спросил Мортон, не очень расположенный спорить с этим утверждением.
