Сергей давно храпел на диване, а она методично выдвигала ящики, заглядывала в шкафы, на антресоли, под кровать, рылась на полках, – медальон как в воду канул.
Неприятная вещь. И по виду, и по тому, как она влияет на Сергея. Почему подвеска время от времени куда-то исчезает? А потом появляется, будто ей надоело прятаться?
– Что за ерунда! – оборвала себя Алена. – Сумасшествие…
Ей захотелось выпить. В холодильнике еще оставался купленный Сергеем коньяк. Алена потянулась за бутылкой и не поверила своим глазам. На полочке для яиц лежал… «флорентийский медальон», как называл его Горский. Алена крепко зажмурилась, задержала дыхание, посчитала с десяти до одного и открыла глаза. Медальон лежал на том же месте, как ни в чем не бывало.
– Проклятый идиот! – пробормотала она. – Напился до чертиков и сам положил сюда подвеску. Разве догадаешься, что она здесь? Сволочь! Нет, я ему этого не спущу! Теперь я точно избавлюсь от амулета, ему на зло! Пусть поищет! Будет знать, как распускать руки!
Слезы ее высохли, в голове начал складываться план мести. Окончательный вариант плана был почти готов, когда зазвонил телефон. Алена так глубоко задумалась, что подскочила от неожиданности.
Она подняла трубку. На том конце молчали.
– Алло! Алло! Я слушаю… – Алене было сейчас не до шуток. – Говорите! Какого черта?!..
Она швырнула трубку на стол. Кто-то балуется, или связь оборвалась. Обычное дело. Почему же ее трясет, будто она стоит раздетая на морозе? Это все нервы!
Телефон опять зазвонил. И снова на том конце молчали. Алена тоже молчала. Ей надоело слушать чужое дыхание. Она положила трубку, на этот раз не спеша и аккуратно…
Вадим не мог найти себе места после того, как побывал у Никиты. Вид счастливой взаимной любви вызвал у него глухую тоску.
Ночами снилась Евлалия, она кланялась под аплодисменты публики, подойдя к самому краю сцены, сияя глазами и чуть наклонив прелестную головку. Она была в костюме Маргариты Готье[27], с чахоточным румянцем на высоких скулах, с приоткрытыми, блестящими от грима губами. Ее засыпают цветами, к некоторым букетам лентами привязаны письма. Он знает, что в этих письмах! Признания в страстной и безнадежной любви, вопли истерзанных душ…
Что ты делаешь с ними, Евлалия? Что ты делаешь со мной? Отпусти меня! Нет, не отпускай. Не отпускай!.. Пусть наша с тобой драма длится вечно. Я согласен, Евлалия! Ты меня слышишь?.. Властвуй же надо мною безраздельно! Я благословляю свой сладостный и жуткий плен…
Вадим бродил по Москве, по засыпанным багряной листвой бульварам. На чугунных оградах сидели голуби, ветер гнал по небу дождевые тучи. Его не покидало ощущение, что за ним по пятам крадется смерть, дышит в затылок ледяным холодом. Слежки он не заметил, но вожделенного покоя не было. Он решил съездить в Харьков, пожить у брата. Если повезет, удастся что-то разузнать об Артуре Корнилине и его натурщице, которая так похожа на Евлалию. Может быть, она существует не только в воображении художника.
Он понимал, что обманывает себя. Но ложь порой невыразимо заманчива…
Вадим приехал в Харьков вечерним поездом. Сам воздух этого города был для него наполнен тлением, запахом еловых веток, разрытой земли… Здесь лежит Евлалия. Навеки скрыто от любопытных взоров ее прекрасное лицо. Теперь она приходит к нему только в снах, тяжелых и тесных, как ее последнее пристанище. Вадим сжал зубы от очередного приступа головной боли…
Ноги сами понесли его к дому Артура Корнилина. К ночи улицы опустели, все затихло. Холодный ветер одиноко гулял в подворотнях. Дом художника окружал высокий деревянный забор, за которым раскинулся голый дикий сад. Вадим ловко перебрался через забор, скользнул вдоль стены дома. Все окна были темными.
Вадим прикинул, где расположена мастерская, и повернул за угол. Ему хотелось побывать именно в мастерской. Там художник творил, там оживали рожденные его талантом образы…
Одно из окон оказалось слегка приоткрытым. Вадим потянул створку и бесшумно проник внутрь. Чутье не подвело: это действительно мастерская, пахнет красками, пыльными холстами, деревом… Под ногами что-то хрустнуло. Незваный гость быстро привык к темноте, осмотрелся, достал карманный фонарик.
Окна мастерской были занавешены плотными зелеными шторами. Вадим позаботился, чтобы не осталось ни малейшей щелочки, и только после этого зажег фонарь.
В опустевшем помещении валялись разбросанные куски картона, пустые тюбики, мелки, осколки гипса, карандаши, подрамники, сваленные в кучи тряпки, покосившаяся этажерка в углу. На низком овальном столике, покрытом толстым слоем пыли, – керосиновая лампа. У стены стоял железный стеллаж с хламом на полках. Второй лежал на полу…
Вадим потрогал рукой его углы. Острые. Луч фонаря выхватил глубокие дыры в стене. Оказывается, стеллаж был закреплен, и довольно прочно.
– Хм!..
Внезапный приступ мигрени заставил Вадима опуститься на грязную табуретку. Удивительно, как за короткое время помещение, служившее художнику мастерской, превратилось в чулан, набитый ненужным скарбом. Это была последняя здравая мысль, которую он успел подумать. Сознание заволокло мутным туманом, к горлу подступила тошнота, в ушах зазвенело. Перед глазами заполыхали огненные круги…
Вадим провалился в черноту, но черноту эту наполняли болезненные картины. Вдруг все, что произошло здесь с Артуром Корнилиным, предстало перед ним вполне отчетливым видением…
Художник рисует что-то углем на картоне. Он взвинчен. То и дело оглядывается, нервно вздрагивает. Вот он подошел, закрыл окно. Подкрутил фитилек керосиновой лампы так, чтобы она ярче светила… Как будто нельзя просто включить электричество. Причуды творческой натуры! Что это? В самом темном углу мастерской кто-то стоит?.. Контуры фигуры размыты, лица не разглядеть. Корнилин ничего не замечает… Вдруг вскакивает, в страхе смотрит в тот самый угол, закрывается руками, трясется, пятится назад, как раз к злополучному стеллажу… И тут происходит самое невероятное из всего, что доводилось видеть человеку, ремеслом которого было убийство по заказу. Стеллаж как бы сам по себе, со страшной силой вырывая с грохотом и пылью крепления, соскакивает со стены и падает на Корнилина. Тот и пикнуть не успел, как металлический угол с хрустом сломал его височную кость…
Богдан удивился и обрадовался. Он вернулся из театра и застал на кухне Вадима, похудевшего и небритого. Братья любили друг друга и, хотя виделись крайне редко, понимали друг друга без слов. Им никогда не было скучно вместе.
– Давай выпьем за встречу. Я приготовил жаркое с грибами, твое любимое, – Вадим уже накрыл стол. У него были ключи от квартиры, так что к приходу брата он успел приготовить ужин и даже вздремнуть пару часов.
– Ты не представляешь, как я рад тебя видеть! Надоела Москва?
Вадим молча разливал коньяк.
– Я тебя не стесню?
– Что ты! Живи, сколько захочется.
– Я бы не хотел, чтобы меня видели, – попросил Вадим.
– Ко мне никто не ходит… – Богдан замялся. – Только Алена, и то не часто. Она тебя не знает. Скажу, что приятель гостит. Можешь даже из комнаты не выходить.
Братья никогда не задавали друг другу лишних вопросов. Так у них было заведено с детства. Договор свято выполнялся, и это устраивало обоих.
– Сегодня она придет?
– Не знаю… Она позвонит, если захочет прийти.
– Тогда давай ужинать.
Алена позвонила, когда они пили кофе. Вадим отправился спать, а Богдан вышел курить на балкон.
Каблучки Алены гулко стучали на пустынной улице. Богдан поспешил к двери: нужно встретить Аленушку, в подъезде наверняка темно.
Он помог ей раздеться, расстегнул сапоги, поцеловал ногу выше коленки.
– Хочешь кофе с коньяком?
– Да…
Алена вся дрожала.
