предками — он звал их «эната», «люди», в отличие от чужеземцев. Даже молодежь из долины Омоа знала о происхождении этих вкусных плодов. Сейчас на острове росло два вида ананасов («фаа хока»), но только один звался «эната» и считался настоящим. Другой, «оаху», сравнительно недавно посадили миссионеры с Гавайских островов.
Еще на острове было два вида американской папайи. Та, что крупнее, звалась «ви оаху», более мелкая — «ви эната». Вообще слово «эната» неизменно входило в название тех растений, которые были завезены из Южной Америки до прихода европейцев.
Именно благодаря Теи Тетуа я понял, что устная традиция является богатейшим источником бесценной информации, которую часто сбрасывают со счетов, как «сказки», «легенды» и «мифы». В Полинезии легенды заслуживают не меньшего доверия, чем записанные на бумаге повествования средневековых историков.
— Я понял, что мы обманываем сами себя, считая себя более сложными, чем так называемые «примитивные народы». Мы отказываемся признать, что изменился лишь антураж, а мы сами не стали ни лучше, ни хуже, чем столетия назад. Поколения за поколениями рождаются на свет точно такими же, как Адам и Ева. Хромосомы Каина и брата его Авеля до сих пор живут в каждом из нас.
Мы убеждаем себя и окружающих, что в искусстве убивать себе подобных мы достигли невиданного прогресса. В прошлом веке на всех островах Полинезии миссионеры без устали твердили, что нельзя бить человека дубинкой по голове только за то, что он тебе не нравится. Но прошло всего несколько десятков лет, и мы вернулись в военной форме и сказали, что, надев ее, убивать можно сколько угодно — лишь бы на убитых была униформа другого образца.
Нам было непросто объяснить, что дальнобойные орудия позволяют убивать, не видя своих жертв, и что так гораздо лучше. Великий воин и вождь, отец Теи Тетуа, всегда знал, с кем он сходился в смертельной схватке.
Антропологи утверждали, что причиной межплеменных войн на Маркизских островах являлось их перенаселенность, и рассказы Теи Тетуа только подтверждали этот вывод. Он нисколько не удивился, когда я сказал, что опасаюсь новой мировой войны, поскольку после первой выросло уже целое поколение. Наш друг из долины Оуиа Считал такое положение вещей совершенно естественным. Он также делал свои, совершенно оригинальные выводы из моих рассказов о жизни в больших городах, вроде Лондона и Нью- Йорка.
Мы размножаемся так быстро, что наши леса исчезают; нас так много, что мы строим дома стена к стене, а потом начинаем громоздить их один на другой.
Я рассказывал, что, хотя мы не едим людей, мы питаемся коровами, курами и животными, которых находим вкусными. Впрочем, мы предпочитаем, чтобы животных и рыб убивал кто-нибудь другой. Это очень удивило Теи. По его мнению, глупо отказывать себе в удовольствии самому порыбачить, и еще глупее потом менять полезные вещи на рыбу, пойманную другими. Наш друг ничего не знал о таких понятиях, как деньги и цена, а я не стал усложнять наш разговор рассказами о магазинах и посредниках.
Теи Тетуа согласился с тем, что каннибализм — плохо. Но затем и я, в свою очередь, неприятно поразил его. Теи спросил, что мы делаем с телами погибших на войне.
— Хороним, — ответил я.
— Как, просто зарываете в землю?!
По лицу старика было видно, что я его очень сильно разочаровал.
У подножия лестницы Иакова
На сей раз аку-аку заглянул ко мне в кабинет, где я просматривал старые заметки, чтобы освежить в памяти дела минувших дней. Давно я не листал эти записи и не вспоминал о событиях, им предшествовавших!
Судьба выкинула странный фортель. Мы оставили цивилизацию, чтобы убежать от неизбежности новой мировой войны, но жизнь среди, мирных туземцев оказалась настолько отравленной москитами и опасностью всевозможных инфекций, что мы вернулись в двадцатый век — как раз под те самые бомбы, от которых рассчитывали ускользнуть.
Всего лишь через год после нашего возвращения с Фату-Хива норвежские газеты оповестили о вторжении немецких танков на территорию Польши. Тех самых танков, о которых говорили, что после их изобретения война становится бессмысленной. Увы, совершенное оружие не гарантирует мира.
Мы купили замечательную бревенчатую избушку высоко в горах неподалеку от Лиллехаммера и жили там круглый год. Из избушки открывался замечательный вид на озеро Мьёса, на раскинувшийся на берегу город и на почти непроходимый сосновый лес, который поднимался в горы, постепенно переходя в заросли кустарника и альпийские луга.
Я устроил себе кабинет в маленькой пристройке, отделенной панельной стенкой от дровяного склада и туалета. В моей душе царил абсолютный покой. Ежечасно я благодарил судьбу за полученное образование. На хлеб я зарабатывал тем, что писал книгу и читал лекции о своей попытке вернуться в первозданный рай.
Но кроме этого я напряженно работал над научным трудом. Полки моего кабинета ломились от выписок из библиотеки Крёпелина, и я забросил биологию ради антропологии Полинезии. Рукопись все больше разбухала от цитат и ссылок. Я назвал ее «Полинезия и Америка».
Моя работа принципиально отличалась от научных трудов того времени. Я пытался решить загадку Полинезии, словно писал детективный роман. Представители самых разных наук уже собрали множество фактов, а я поставил своей целью собрать разрозненные сведения в единое целое. Этот метод нарушал все существующие правила, но он давал отличные результаты.
В те времена все ученые признавали, что Полинезия испытала по крайней мере две волны миграции, причем последняя случилась буквально перед самым приходом европейцев; жители островов, отстоящих на тысячи километров друг от друга, по-прежнему еще говорили на одном языке. Однако, поскольку каждый исследователь изучал тайну Полинезии под углом своей научной специальности, все они приходили к диаметрально противоположным выводам. Согласие царило только среди филологов, доказавших, что полинезийцы имели общие языковые корни с жителями Малайзии, хотя и принадлежали к совершенно другой расе и культуре.
Но пути их миграции все еще скрывались под покровом тайны. Малайзийцы и полинезийцы жили на противоположных концах необъятного Тихого океана, к тому же между ними барьером в четыре тысячи километров лежала Меланезия с ее негроидным населением. И нигде на огромном пространстве между Полинезией и Малайзией — ни единого следа великого переселения. Все это было очень странно, поскольку полинезийцы достигли конечной точки своего маршрута во времена европейских средних веков. Их культура носила ярко выраженные черты классического каменного века. Следовательно, они покинули прибрежные районы Азии до окончания каменного века на этом континенте, то есть между вторым и третьим тысячелетием до Рождества Христова. Вопрос: где они скитались все это время?
Не один ученый ломал голову над главной загадкой полинезийцев. Их далекие предки вышли в открытый океан в районе Филиппин примерно в третьем тысячелетии до нашей эры и где-то пропадали целых четыре тысячи лет. Где?
Существовало две основные теории. Одни считали, что переселенцы так быстро преодолели острова Меланезии и Микронезии, что не успели оставить там никаких следов. С хронологической точки зрения эта гипотеза не выдерживала никакой критики. По второй версии, они путешествовали против ветра тысячи лет, от одного острова к другому, и в ходе миграции под влиянием процесса «микроэволюции» из малайзийцев превратились в полинезийцев. Но и здесь было больше вопросов, чем ответов.
Ученое противостояние как раз достигло своего апогея в то время, когда я отправился на Маркизские острова, чтобы увидеть Полинезию глазами биолога и географа и сопоставить увиденное с прочитанным
