антресолей голос настоял, чтобы я поднялся один. Я шел следом за мило улыбающейся пожилой дамой и перебирал в памяти ученые доводы и аргументы. Но случилось чудо. Голиаф оказался мирным старичком, сидевшим в кресле-качалке с чашкой чая. Мне тоже дали чашку, но не позволили обсудить мою теорию. Оказывается, он не называл экспедицию «Кон-Тики» мошенничеством. Скандальный заголовок придумали журналисты. Спустя некоторое время он написал соответствующее опровержение. Я сидел, пил чай с пирожным и слушал, как человек, до недавнего времени бывший моим главным врагом, рассказывает о своих путешествиях.
Казалось, с капитуляцией Карстена наступит мир. Но я и понятия не имел, какие страсти и какие схватки неутоленных честолюбий кипели за кулисами научного сообщества. О, там были великие бойцы! Они выстроились плечом к плечу с единственной целью — вытащить меня на плаху и торжественно, прилюдно отрубить мне голову.
Сперва их объединенные усилия не дали желаемого результата. Датский ведущий антрополог профессор Биркет-Смит считал, что пресса должна просто замолчать экспедицию «Кон-Тики», словно ее и не было. Финский профессор Карстен, наоборот, развязал против меня газетную кампанию по всей Скандинавии. И, наконец, вице-президент Шведской академии наук профессор Карл Скоттсберг придал дискуссии чисто научный оборот.
Скоттсберг действительно заслужил право именоваться крупнейшим экспертом по культурам тихоокеанского региона. В моей так и не опубликованной рукописи я часто ссылался на его работы, но он не мог об этом знать. Когда Скоттсберг выступил в качестве моего очередного оппонента, на его стороне было одно важное преимущество. В отличие от меня, он уже побывал на острове Пасхи. В то время я лучше знал более удаленные от материка острова. Как ехидно заметил уважаемый профессор, сперва я провел там год в шкуре дикаря, а затем приплыл на плоту-развалюхе.
Перу Скоттсберга принадлежал целый ряд работ по ботанике, а также отчет о путешествии на остров Пасхи. Поскольку в качестве объекта критики он выбрал мой рассказ о путешествии на «Кон-Тики», мое заочное и поверхностное знакомство с островом Пасхи стало, в его глазах, моей ахиллесовой пятой. Он рассыпался в комплиментах по поводу моих достоинств как моряка, но, увы, он не мог признать Хейердала настоящим ученым. Рассуждения Хейердала о способах передвижения статуй на острове Пасхи содержат ряд существенных неточностей, равно как приводимые им измерения. Прежде чем высказывать свое мнение, Хейердалу следовало бы почитать знаменитого французского этнолога Альфреда Метро.
На страницах той же газеты я ответил, что информацию о способах передвижения статуй я нашел как раз в книге Метро, а данные измерений я позаимствовал из работы самого Скоттсберга.
Больше ничего членораздельного я от профессора не дождался. Он выступил с еще одной короткой заметкой, в которой привел три латинских названия растений, встречающихся на острове Пасхи. На его взгляд, эти названия служили окончательным и бесповоротным доказательством того, что остров заселяют выходцы из Азии, а не из Америки. И на сим счел дискуссию победоносно завершенной.
Скоттсберг не мог предположить, что он ступил на территорию, где я чувствовал себя, как рыба в воде. Перед отплытием на бальсовом плоту я тщательно изучил этот вопрос и мог призвать себе на помощь авторитет его коллеги с Гавайев ученого-ботаника Ф. Б. Х. Брауна. Два из упомянутых профессором растений размножались с помощью семян, которые могли преодолеть пространство океана без помощи человека. Третье же; Hibiscus tiliaceus, в доисторической Южной Америке встречалось так же часто, как и в Азии.
Только восемь лет спустя мои и Скоттсберга пути вновь пересеклись. К тому времени моя рукопись «Полинезия и Америка» вышла под названием «Американские индейцы на Тихом океане. Теоретические предпосылки экспедиции „Кон-Тики“». Скоттсберг написал положительный отзыв. Теперь он выступил в поддержку моей теории и в качестве основного довода привел следующее соображение: жители острова Пасхи строили свои камышовые суда из пресноводного камыша тотора. Этот вид встречается только в Южной Америке и, следовательно, никак не мог попасть на остров, кроме как с кораблями первопоселенцев.
Тем временем кольцо атакующих сжималось вокруг нас все туже и туже. Схватка на страницах шведских газет бушевала уже несколько недель. Швеция по праву гордилась своими специалистами в области ботаники с тех пор, как Карл Линней присвоил латинские названия всем видам растений и животных. Другой ученый, Эрланд Норденшёлд, в ходе археологических изысканий на границе Перу и Боливии создал школу антропологии Южной Америки и привез в Гетеборг богатую коллекцию образцов. Среди его учеников был археолог Стиг Рюден.
После того как вынужден был замолчать ботаник Скоттсберг, его место занял археолог Рюден. Он перевел дискуссию в совершенно другую плоскость. Рюден специализировался на районе Тиауанако в окрестностях озера Титикака. Именно там, согласно легендам, правил светлокожий и бородатый Кон-Тики, прежде чем исчезнуть вместе со своими спутниками в просторах Тихого океана. Рюден единственный из археологов Скандинавии лично проводил раскопки в Тиауанако, и теперь он утверждал, будто сами эти легенды — не более чем выдумка. Индейцы Тиауанако такие же краснокожие и безбородые, как любые другие. Голова статуи Кон-Тики из Тиауанако, которую мы нарисовали на парусе как символ экспедиции, вовсе не имеет бороды. За бороду у нее приняли изображение кольца в носу.
С помощью скребка и щетки грамотный археолог открывает такие тайны древней истории, которые никогда не были записаны на бумаге, камне или папирусе. Но совсем другое дело — умение читать написанное. Я мог бы с легкостью привести множество цитат из испанских хронистов, в которых упоминаются легенды инков о белокожих и бородатых «виракоча» — именно за них инки поначалу приняли испанских конкистадоров. Затем можно было сослаться на предшественника Рюдена, американца Уэндела Кларка Беннетта. Именно он обнаружил статую Кон-Тики и описал ее как портрет бородатого мужчины. Голова, украсившая наш парус, представляла собой точную копию рисунка Беннетта из его рукописи.
В дискуссии о том, была ли борода у бога древних инков, последнее слово осталось за мной. Я предложил Рюдену зайти в наш этнографический музей и посмотреть на экспонат под номером таким-то. Жаль, что я не видел его лицо, когда он выполнил мою просьбу и увидел кувшин эпохи праинков с побережья Перу с изображением мужчины, обремененного такой бородой, что ему позавидовал бы сам Санта-Клаус.
Нелегко приходилось норвежскому ученому в Швеции, даже несмотря на громкие аплодисменты, которыми разражались переполненные аудитории при появлении участников нашей экспедиции. Но еще труднее приходилось ему в родной Норвегии. Каждый день газеты соседних стран высыпали на меня обвинения в непорядочности и безграмотности. Профессора зоологии, мои бывшие учителя, не упускали случая сказать обо мне что-нибудь хорошее и приглашали меня читать лекции в университете, а географ Вернер Веренсколд даже решительно выступил в прессе в мою защиту, но я все равно оставался в одиночестве. Ни один из моих заступников не мог считаться специалистом по вопросу миграций в Тихом океане.
Я держал пращу наготове и ждал появления очередного Голиафа, когда в Стокгольме произошло чудесное событие. В лекционную аудиторию Шведской академии наук, где я демонстрировал фильм о путешествии «Кон-Тики», неожиданно вошел один из истинно великих ученых, Свен Гедин, и после показа он присоединился к бурным аплодисментам. Насколько непопулярны были политические воззрения Гедина во время войны, настолько знаменит он был — и вполне заслуженно — благодаря своим рискованным экспедициям в малоисследованные районы Центральной Азии. Через несколько дней после той памятной лекции он прислал мне по почте визитную карточку как напоминание о том, что над тем, кто дерзает, всегда кружат вороны, а по пятам за ним крадутся волки. Но таковы уж правила игры.
Поздней осенью 1949 года меня неожиданно навестил секретарь Шведского королевского общества антропологии и географии профессор Карл Мисон Маннерфельт. Носителем звонкого титула оказался элегантный спортивного вида молодой географ примерно моих лет. Он доставил мне послание от Свена Гедина. Мне предлагалось защитить свою теорию на заседании Общества перед лицом светил шведской науки. Выполнив поручение, Маннерфельт уже от себя лично пригласил меня на обед, где мне предстояло познакомиться с самым молодым профессором в Швеции, доктором Улафом Селлингом, только что вернувшимся из Полинезии. Очевидно, перед началом главного события меня хотели проверить на менее искушенном оппоненте. Селлинг был на три года младше, чем я, но уже успел сделать блестящую карьеру. Он получил степень доктора ботаники за то, что впервые применил в Полинезии технику пыльцового
