К дому подползали на карачках, с севера, идя против ветра, чтобы не поднять собак. Бесшумно переползли через забор, залегли в огороде. Перетащили, поднимая и ставя ему ноги, Сергея Петровича. Ткнули мордой в землю, шепнули:
— Лежи тихо — как умер!
Один из бойцов, накрутив на пистолет набалдашник глушителя, ящерицей пополз к дому.
Тявкнула собака — раз, второй. И тут же осеклась.
Значит, куда надо попал боец — в шею или в голову, раз она не успела даже взвизгнуть.
Путь был свободен.
Бойцы проникли во двор, поднялись на крыльцо, встав на колени, осмотрели запертую изнутри на крючок дверь… Просунули в узкую щель тонкий нож, поддели, подняли крючок и, не опуская его, чтобы случайно не звякнуть, приоткрыли дверь, протискиваясь внутрь.
Небольшой, пахнущий деревенским домом коридорчик.
Ведущая внутрь дома дверь была закрыта на засов. Пытаясь его отодвинуть в сторону, заскребли по железу штык-ножом. За дверью кто-то завозился.
— Э… кто там? — спросил заспанный голос.
Нужно было что-то отвечать или вышибать дверь. Но если вышибать, то поднимется шум. А шуметь нежелательно, у них уже был случай когда охранник, понимая, что жить ему осталось всего ничего, швырнул в зиндан гранату.
За дверью характерно лязгнул передергиваемый затвор автомата. Автомата — черт подери!
— Эй, слушай, открой, да… Замерз совсем! — по-русски, коверкая язык кавказским акцентом, уверенно сказал кто-то из бойцов, для большей правдоподобности бухнув в косяк носком ботинка.
В доме чужих не ждали — не было здесь чужих. И дверь открылась. В проеме двери стоял полупроснувшийся «чех» с автоматом.
Он увидел не одного, увидел несколько столпившихся в коридоре фигур. Хотел полоснуть очередью поперек дверного проема, но не успел. Даже крикнуть не успел, как та собака во дворе. Его схватили за волосы и сильно дернули вперед, насаживая на выставленный штык-нож, который легко, как в масло, вошел ему в горло, перерубая гортань, в которой застрял так и не вырвавшийся наружу крик.
Боевик рухнул вперед, на выставленные руки. Упасть ему не дали, его поймали, аккуратно положили поперек порога и придержали дергающиеся в агонии ноги. Через пару минут, когда покойник затих, разошлись по дому. В соседней комнате нашелся еще один «чех», который, мирно посапывая, дрых на большой кровати. В его головах, на спинке стула, висел «АКМ» и ременная сбруя с кобурой.
Его убивать не стали. Ему набросили на голову подушку и ткнули кулаком под дых, перекрыв дыхание. Чеченец согнулся, мыча в подушку и бестолково хватаясь за воздух руками.
— Где пленники? — тихо, в самое ухо спросили его.
И с хрустом, как карандаш, переломили средний палец.
Боевик задергался, но быстро притих, потому что дышать ему было нечем.
— Где пленники? — повторили бойцы вопрос, жестко перехватывая другой, указательный, палец, который готовы были, ни малого мгновенья не сомневаясь, переломить пополам. Что боевик понял.
— Там, там, — задергался он, кивая на стену. Чеченцы очень хорошо научились маскировать входы в бункера, где под самым носом у федералов иногда месяцами отлеживались боевики. В зинданы тоже…
Бойцы прошлись по женской половине, подняли из постелей женщин и детей, перемотали им рты скотчем, связали руки и, посадив в дальней комнате в углу, приказали молчать.
Теперь можно было работать свободней.
Сдвинув общими силами в сторону какой-то полутонный сундук, содрали с пола половики и, обследовав половицы, нашли люк.
Приложившись головами к полу, прислушались.
Внизу было тихо.
— Давай за папашей!
Один из бойцов выскочил на улицу, за валяющимся на огороде Сергеем Петровичем.
— Пошли, чего разлегся, — пихнул боец в бок распростертое на грядках тело…
Люк поддели штык-ножами и потянули вверх. Под полом обнаружился закрытый металлической крышкой лаз. Все вздохнули с большим облегчением, увидев задвинутый засов. Если бы внизу были не пленники, а боевики, то засов был бы с другой стороны, был бы изнутри.
Значит, все пройдет тихо!..
Когда подняли крышку, в лица ударил тяжелый, гнилостный запах сырого подвала. Чем же они там дышат?!
Первым вниз спустился Володя Сафронов. Он нырнул в темноту и вынырнул через несколько секунд.
— Давайте его сюда, — тихо сказал он. Сергея Петровича подтолкнули к люку.
— Сюда…
Подвал был как зоопарк, был разделен на три сваренных из прутьев арматуры отсека. За прутьями были камеры. Одна — пустая. В другой на двухъярусных нарах лежали какие-то люди. Еще в одной никого не было… А где же?..
Капитан пихнул Сергея Петровича в бок, направляя в сторону пустой камеры.
На нижних нарах была брошена какая-то рванина, что-то вроде старого, изорванного одеяла. И это одеяло в центре топорщилось. Совсем чуть-чуть, словно там кошка свернулась калачиком!
Он сделал шаг вперед и вошел в «клетку». Под ногами с хлюпом брызнула вода — на полу стояли лужи. Он подошел к нарам, склонился, не решаясь, боясь снять одеяло, как будто там был труп.
Но нет — одеяло «дышало», еле заметно колыхаясь вверх и вниз, верх и вниз… Под ним был живой человек и, судя по размерам, был ребенок.
Он осторожно коснулся живого бугорка пальцами. Бугорок вздрогнул, сжался, словно в ожидании удара, и мелко-мелко задрожал. Он уловил эту дрожь, и у него сердце словно удавкой перехватило!.. Он вдруг понял, не глядя понял, что это его дочь, что ее вот так будили, может быть, каждую ночь, может быть, по нескольку раз в ночь и здесь, в подвале, на глазах других, в соседней клетке, пленников издевались, били и, не исключено, насиловали те двое кавказцев — здоровых, ненасытных, звероподобных мужиков! Его… двенадцатилетнюю дочь!..
Его захлестнула жалость, но еще больше злость… И, понимая, что сейчас он потеряет над собой контроль и разрыдается, стянул одеяло и схватил лежащее под ним тельце, притянув, прижав его к себе.
Он увидел огромные, полные ужаса глаза. Которые не узнал!
Это была не дочь! Это был ребенок, девочка, с такими же, как у нее, волосами, но не его дочь!.. У нее было совсем другое лицо, взрослое, искаженное страхом и страданием…
— Это она? — резко спросил сзади спецназовец.
Отец неуверенно замотал головой.
Нет, нет, это не она!.. Нет!
Но девочка вдруг что было сил вцепилась в него худыми ручонками, притянула к себе и, зарывшись носом куда-то в шею, заплакала, тихо по-звериному подвывая и сотрясаясь от всхлипов.
Она! Это она!.. Хотя совсем другая! Не та, которая была, которую он знал — не беззаботная девочка с косичкой, а взрослая, умудренная опытом, битая-перебитая жизнью женщина! Из-за этого он не узнал ее — из-за глаз, чужих, взрослых, печальных!..
— Па-па… па-па… па-па… — всхлипывала, бормотала она, все сильнее и сильнее вцепляясь в него, хотя сильнее уже, кажется, было некуда.
И по его шее и по его щекам часто-часто потекли горячие, как угольки, капли слез. По шее — ее слезы… А по щекам — его слезы, которых он даже не замечал!
Хорошо, что он здесь, что ее нашел он, а не эти… не солдаты! У нее бы сердечко разорвалось от ужаса, если бы это был не он, а люди в масках!..
В соседней камере кто-то завозился.
— Не двигаться! Пристрелю к… матери! — предупредил капитан Сафронов, поводя автоматом в сторону приподнявших головы пленников. — Кто такие?
