Нет, это не вариант…
Только если сломать!
Сломать-то можно, но без гарантии, что нога или рука правильно срастутся. То есть можно на всю жизнь остаться хромоногим калекой. Чего не хотелось бы…
А что, если пищевое отравление? С поносом на задание точно не пошлют. Но понос штука проходящая и может помочь, лишь если знать точное время начала операции. А поносить неделю подряд ему не дадут.
Остаются «внутренние болезни»…
Через два дня у одного из партизан резко подскочила температура. Он метался в ознобе и кричал во сне. Любому было понятно, что это больше чем простуда и что больной нуждался в срочной «госпитализации».
Ему вкололи антибиотики, положили на носилки, укрыв одеялом, и тайными тропами понесли через перевалы туда, где ему могли оказать квалифицированную медицинскую помощь. Ведь чеченцы своих в беде никогда не бросают…
Заподозрить в болезни умысел никто не мог.
Хотя болезнь случилась очень не вовремя, буквально за несколько дней до начала важной, в тылу русских, операции. И в команде террористов была произведена замена — вместо выбывшего по болезни боевика на поле брани вышел другой…
Тот, кто должен был умереть вместо него…
Вместо Аслана Салаева…
Глава 46
И вовсе Аслан Салаев не был никаким Асланом Салаевым.
Не был Степаном Емельяновым.
И не был уроженцем села Разливы Костромской области.
Хотя в селе Разливы бывал, чтобы представлять, как оно выглядит, в какой речке он, будучи пацаном, купался, из каких садов яблоки воровал и в какой школе учился.
На самом деле он родился совсем в другом месте — родился в Тобольске, где при рождении был наречен Сергеем. Папу его, от которого он унаследовал отчество, звали Алексей, а фамилия его была Матушкин. Соответственно в метрике он значился как Сергей Алексеевич Матушкин. И в школьном аттестате тоже. И в дипломе об окончании военного училища.
А вот потом у него стали появляться другие фамилии, так как Сергей Алексеевич Матушкин стал военным разведчиком. Таким же, как Виктор Павлович. Но иного, чем Виктор Павлович, масштаба. Потому что тот трудился «в поле», а Сергей в Главном разведывательном управлении. В том самом ГРУ.
Впрочем, у «поля» ему тоже пришлось хлебнуть, причем по самую фуражку. Закончив общевойсковое военное училище, он вдоволь наползался в тыл условного противника, которого изображали армейские подразделения, внутренние войска и кто только не изображал. Это было трудно, но интересно — обойти расставленные на твоем пути засады и дозоры, обмануть противника, уйти от него, оторваться, отправить по ложному пути и, прорвавшись через «колючку» и минные поля и ткнув охрану «мордой в пол», уничтожить объект, который считался неприступным.
Тем более что эта война была понарошку и он знал, что «убьют» его условно и что после того, как его «убьют», противник организует ему и его бойцам теплый прием, баньку, стол и койку. Такие были «игры» — для настоящих мужчин.
Он «играл» хорошо, потому что несколько раз он брал призы командующих округами, где его подразделения всегда были на самом хорошем счету. Наверное, поэтому его заметили и двинули на повышение, предложив должность в «груше».
Что это за «фрукт» такой, он знал — все знали и все туда стремились попасть. Потому что это было престижно. «Груша» для них была как министерство для периферийного чиновника или «Большой» для танцовщика провинциального театра оперы и балета.
Правда, «золотых» гор ему не обещали, все «горы» остались там, в прошлом, превратившись в «кучки». Современные гэрэушники получали меньше рядового работника частного охранного предприятия, так что на деньги рассчитывать не приходилось. Но зато он мог перебраться из далекого военного городка, где даже невест не было, аж в саму Москву.
И он собрал чемоданы.
Вернее, один чемодан, потому что обрасти вещами еще не успел.
Год к нему присматривались, а потом предложили «интересную работу». «Интерес» заключался в том, что на этот раз он имел шанс «поиграть» в войну всерьез — то есть без баньки, стола и койки после своей героической, на поле брани, «смерти». А с перспективой залечь в сыру землицу на всю оставшуюся жизнь. Так что тут было о чем поразмышлять. На что ему дали время. Сутки.
Умирать не хотелось. Даже в ранге разведчика. А жить было непонятно как. И где… Отказавшись от «лестного» предложения, он попадал в черные списки, автоматически лишаясь перспектив продвижения по службе, и мог смело выбрасывать на помойку маршальский жезл из своей походной сумки. Он, наверное, сможет остаться в армии, но, скорее всего, должен будет вернуться в часть, где примет, в лучшем случае, роту. И, черт с ним, он бы вернулся, но его жена вряд ли. За год жизни в Москве, где невест в отличие от военного городка — пруд пруди, он успел жениться на такой же, как он, лимитчице, которая ни в какую тайгу ехать не согласится. Не для того она из своей Вологды выбиралась, чтобы еще дальше Вологды ехать!
А ему командование в качестве компенсации за риск и нищенское денежное содержание пообещало предоставить в столице служебную квартиру, которая по истечении нескольких лет перейдет ему в собственность. Что тоже деньги. Прописка. И возможность стать полноценным москвичом. Поэтому его молодая вологодская жена была обеими руками «за». Не зная, за что руки поднимает, — думала, за штабную, в арбатском округе, непыльную работенку.
Он согласился. В конце концов его ведь не пилотом в эскадрилью камикадзе приглашали. Профессиональный риск, конечно, здесь присутствовал, но не намного больший, чем если бы его в Чечню пехотным офицером направили в батальон, которым предполагалось выиграть первую войну.
Ничего — бог не выдаст, свинья не съест!..
Началась работа, связанная с частыми командировками в далекие гарнизоны. В какие, он особо не распространялся, но подразумевалось, что его посылают чего-то там проверять — то ли число шинелей на складах, то ли наглядную агитацию, хотя на самом деле он там водку пьет, охотится и неизвестно с кем в банях парится. По поводу чего его жена иногда устраивала ему небольшие и пока еще не лишенные обаяния сценки.
На самом деле он с Кавказа не вылезал, где знакомился с «местными условиями». Случалось, что и с автоматом в руках. Игрой здесь действительно не пахло, потому что чуть не каждый день военными транспортами в Россию уходили партии «двухсотых» и «трехсотых», а в сводках фигурировала сожженная бронетехника и сбитые «борты». Шла нормальная, с «переменным успехом» война, которую, как считал Сергей, нельзя было выиграть с помощью полковой артиллерии и фронтовой авиации. Бомбы против партизан бесполезны, как винтовка против расплодившихся на кухне тараканов — в парочку попасть можно, но остальные все равно разбегутся и забьются в щели. С партизанами можно воевать, только наплевав на женевские конвенции, их же — партизанскими методами.
Нужно ставить засады на караванных тропах, минировать леса, выселять и сжигать «приграничные» деревни, лишая боевиков баз снабжения, выявлять среди мирного населения пособников, брать заложников… В общем, вести обычную контрпартизанскую войну, стратегию и тактику которой отработали еще немцы, вначале тоже пытавшиеся воевать с партизанами с помощью войсковых соединений и авиации, а потом малочисленными, но мобильными силами «альпийских стрелков» и зондеркоманд, которые, проводя в жизнь «тактику выжженной земли», окружали леса широкими полосами спаленных дотла деревень и хуторов. После чего партизанам оставалось лишь выйти из леса или умереть с голода.
