— Почему вы упорствуете? Почему не хотите признать очевидного? — продолжал нудить за стенкой Федор.
— Потому что видел всех вас… — и подследственный очень подробно рассказывал кого, где и при каких обстоятельствах он видел…
— Нет, ну сколько можно терпеть эти оскорбления? — стучал кулаком по столу Борис. — Ладно мы, но он же честь мундира оскорбляет! Причем в таких выражениях… Вы как хотите, но я себя перестану уважать, если не отвечу ему…
— Не кипятись, Толя, — успокаивал его Борис. — Это он так защищается. Как умеет. Ты на его месте действовал бы точно так же.
— Я бы на его месте не оказался!..
— Вы хотя бы понимаете, что для суда вашего признания не требуется? Что фактического материала хватит для вынесения приговора? — продолжал давить следователь. — Что ваше признание это только формальность…
— Какого суда? — вдруг переспросил арестант.
— Как какого? — даже растерялся на мгновение Федор. — Нашего. Российского…
— Что вы парашу гоните. Слушать противно. Ведь никакого суда не будет.
— Как так не будет?
— А так и не будет! Потому что следствия не было.
— Как не было? А это все что такое, по-вашему?
— Мистификация. Подстава.
Ветераны за стеной перестали препираться и замерли.
— Ладно, хватит играть втемную. Надоело, — сказал подследственный. — Вы что думаете, что я в эту дурно разыгрываемую комедию поверил? Вернее, конечно, поверил, но только в первые три дня. А потом дошло. Да если бы меня вдруг прокуратура, о последствиях не подумав, замела, там бы, — кивнул зек в потолок, — такая суета началась, такая беготня по кабинетам… Что не позднее, чем через полчаса, меня бы освободили. С глубочайшими извинениями. И заодно прокурора. От занимаемой должности. Я же в этом деле не один завязан. Там такой клубок, что, если за одну ниточку зацепятся… И если та ниточка вдруг рот раскроет… Не будет суда. И даже следствия не будет.
— Но у нас неопровержимые доказательства…
— Засуньте их себе в… Кому сейчас в судах доказательства нужны?
— А что же тогда нужно?
— Наличные «зеленые». Или замолвленное нужным человеком словцо. Вы что думаете, нынешние судьи — борцы за правопорядок и идею? Да они, прежде чем на свое кресло сесть, через мой кабинет проходят. На цыпочках. Все. И не только через него. И если они не хотят свое сытное место потерять, им против этих кабинетов идти нельзя. А наоборот, надо всячески улавливать настроение их хозяев. И реагировать соответствующим образом. Так что если даже ваши папочки по недоразумению до суда дойдут, их бесконечное число раз на доследование возвращать будут. К следователям, которые из той же самой кормушки кормятся… Но только они не дойдут. Можете мне на слово поверить… Так-то. Робин Гуды хреновы.
Ветераны за стенкой переглянулись.
— Короче, чтобы не рассусоливать дольше, предлагаю вам мировую. Точнее сказать, амнистию,
— Как так нам?
— Да так — вам. Не мне же. Я своей должностью навек амнистирован. Вам предлагаю. Вам всем. Вместе с тем старым придурком, что на каждое торжественное собрание приходил. Чтобы на меня в президиуме полюбоваться. И который всю эту кашу заварил. О последствиях не думая.
— Вот гад! — ахнул Анатолий, косясь на враз покрасневшего Сан Саныча.
— Вы, порядочная сволочь, подследственный, — повторил, как эхо, Федор. — Вернее, наоборот, непорядочная.
— Хоть даже груздь. А только в лукошко вам меня не посадить. Силенок не хватит. Разрешаю думать до вечера. Вечером передумаю. И тогда не взыщите. Тогда по всей строгости закона. Нашего закона. Только вы, размышляя, не кипятитесь. И не о себе только думайте. Вам что — вы люди пожилые, которым терять нечего. Кроме пенсии. А вот всем прочим, что помоложе…
— Каким прочим?
— Которых вы в гимнастерки вырядили и заставили всю эту дурь ломать. Вы что думаете, с них не спросится за этот маскарад? Еще как спросится. Как за соучастие в похищении и задержании в качестве заложника должностного лица с целью получения выкупа и дестабилизации существующего политического положения. А это, извините, не мелкое хулиганство. Это — большая политика. За которую иногда и к стене подводят. Вне зависимости от возраста и степени участия.
— Все, деды, доигрались, — выдохнул кто-то из ветеранов. — Я предупреждал — это плохо кончится.
— Не наводи панику. Это еще бабушка надвое сказала, что все. Мы располагаем очень серьезным фактическим материалом…
— Он тебе сказал, куда этот материал сунуть. Нет, не свалить нам его. У него такие связи, до каких нам с нашим росточком не дотянуться. Спеклись мы.
— Да, не повезло. Крепче он оказался, чем мы предполагали…
— И что теперь?
— По домам теперь. И ему, и нам. И сидеть тихо, как мышки, чтобы кошку не раздразнить.
— Он не кошка. Он, похоже, волкодав.
Все замолчали, уставившись печальными глазами в пол. И разом повернулись, когда в дверь вошел Федор.
— Слышали?
— Слышали.
— И что делать думаете?
— Сухари сушить. Мешками. Или на поклон идти.
— На какой поклон?
— На самый низкий. Подобострастный. Авось смилостивится. Авось простит неразумных. Хотя бы тех, кого мы в это дело не спросясь втравили.
— Да. За других попросить не грех…
— Нет, бойцы, я так не согласен. Чтобы челом бить, — вдруг встрепенулся Сан Саныч. — Может, он, конечно, и сильней, но только и мы не из слабаков. Немец покруче был, а и тому хребет сломали. Не согласен я на мировую идти. Хоть убейте.
— Он и убьет.
— Пусть убивает. Лучше так, чем сапоги лизать.
— Сапоги, конечно, неприятно…
— В общем так, я сейчас ухожу. И вы уходите, — сказал Сан Саныч. — А этого, — кивнул он на дверь, — закройте на засов. Так чтобы он вырваться не мог.
— Ты что, Саныч, удумал? Что ты с ним сотворить хочешь? — насторожились все.
— То же, что и раньше. Только теперь уже обязательно!
— Что?
— Судить!
— Он же тебе объяснил, что он неподсуден. Что в судах у него все схвачено.
— А вдруг не всё?
— На вдруг мы уже надеялись.
— Ладно, бойцы. Я всю эту кашу заварил, мне и расхлебывать. Персонально. На меня в случае чего и валите.
