– Уже нет.
– Слава богу! Кажется, ты поумнел.
– Какое там поумнел? Меня разломали на щепки и сделали сумасшедшим.
– Никто тебя не сломал! В тебе есть стержень, и ты справишься. Хватит распускать сопли! Мужик ты, в конце концов, или нет? Да, Ганс наказал тебя – он это умеет. Да, я ничего об этом не знала – мне ничего не говорили, потому что если бы узнала, то бросила бы все и помчалась выручать тебя. Но это уже в прошлом. Нас ждет куча дел…
– Мы едем на войну? – осведомляюсь я.
– Не совсем…
Хорошенькие слова: «не совсем». Не совсем война – это как?
– Откуда этот шрам? – я провожу пальцами по ее щеке.
– Пустяки. Уберем его, когда время найдется.
– А зуб? Кто его сломал?
– Перестань, Дим! – Она глядит на часы. – Все, идем к родителям. Будем прощаться.
– И что я им скажу?
– Что нас с тобой посылают в долгую командировку.
– Ага! Вот, значит, и я дождался.
– Ты мечтал поехать в командировку вместе со мной. Твои мечты сбываются.
Что я могу возразить Жене? Она права – как, впрочем, и всегда.
Не Ганс сломал меня. Сломала Женя – теперь это становится очевидным. Можно продолжить наш разговор – я могу обвинить ее, что когда-то она купила меня за деньги, потом приворожила любовью, затем оставила без себя, как наркомана без наркотика и отдала на «воспитание» Гансу. Она использовала меня, когда я был ей нужен, много раз бросала, когда находились вещи поважнее, и вот теперь снова приехала – похоже, я опять понадобился.
Конечно, я молчу. Говорить тяжелые слова не имеет ни малейшего смысла. Я не могу жить без Жени, и это главный факт, определяющий устройство вселенной. Она вернулась, и я снова могу дышать. Все остальное не важно.
У моей хрупкой девочки характер из самой прочной стали. И все, что мне остается делать – подчиниться ей.
Я нисколько не против.
Финал
Мы стоим на лесной поляне. Непонятно, почему Ганс выбрал именно это место, в двадцати километрах от города, недалеко от аэропорта. Но у Ганса своя логика, не мое дело – пытаться вникнуть в нее.
Я в новой, только что выданной мне дубленке и меховой шапке с опущенными ушами – на улице минус пятнадцать, не меньше. И в валенках, кстати – берегут меня. Ганс в лыжной куртке и кепчонке, даже без перчаток – похоже, мороз ему не страшен. Валера и Антон тоже здесь – хлопочут у мангала, готовят шашлык. Сизоватый дым плывет низко над сугробами. Огромные ели оберегают наши тайны, обступили поляну, их темные лапы утонули в тяжелом снегу. Где-то вдали надрывно, истерически кричит сойка, и никак не может заткнуться.
– Никаких обид, надеюсь? – спрашивает Ганс.
– Трудно сказать… – Мне жарко в ушанке, я медленно стягиваю ее с головы, мну в руках. – Трудно… Я виноват, Ганс. Ради бога, прости меня за то, что я натворил. Теперь многое видится по-другому. Но обида есть. Можно ведь было по-человечески, а? Дело даже не в психушке. Ты ударил по самому больному, что у меня есть: отнял Женю. Неужели трудно было объяснить, куда вы ее дели, хоть полслова сказать? Я и сейчас этого не знаю. Да, мы плохо ладим с тобой, но почему ты не прислал мне того же Валеру? Я понял его сразу же. Зачем нужно было меня держать в психушке так долго?
– Нельзя было спешить, Дмитрий. Нельзя.
– «Нельзя» – твое любимое слово! Почему? Ты хотел доломать меня до состояния полной невменяемости?
– Что, доломал?
– Похоже, нет, – говорю не без некоторой внутренней гордости, хотя годиться совершенно нечем.
– Вначале я хотел тебя убить, – заявляет вдруг Ганс откровенно. – Ты не плохой, нет! Но ты – особый случай, Дима. Фрагрант без обоняния – это калека! Все равно что космонавт без рук и ног – абсолютный нонсенс, первый случай в нашей практике, постоянный источник неразрешимых проблем. Многие считали, что тебя нужно убрать. Твоих друзей не было в городе, остальным ты нравился, но они считали, что исправить тебя невозможно. Ты застрял на грани между фрагрантом и «обычным». И тогда я созвал большое голосование и убедил большинство, что ты должен жить. Ты можешь меня ненавидеть. Больше того: ты должен меня ненавидеть, потому что я распоряжаюсь твоей судьбой. Но ты должен знать: я очень ценю тебя. Более того: я верю в тебя.
– Во что ты веришь? Во что во мне вообще можно верить?
– В это, – Ганс дотрагивается пальцем до своего носа.
– Конкретно можешь объяснить?
– Обоняние. Оно восстановится, и ты станешь полноценным.
– О чем ты говоришь? Перерезанные обонятельные нервы не восстанавливаются никогда!
