– Что еще за хрень? У тебя крышу сносит, папаша?
– Откуда я знаю, когда вы сделали фотографию? Может, еще вчера, а на самом деле убили его… – Сухарев всхлипнул снова. – Если вы сфотографируете Дениса в этом свитере, я буду уверен…
– Достал ты, – констатировал голос. – Ментов на нас навести хочешь, да?
– Нет, я же обещал вам…
– Да ладно, все вы обещаете… Подожди, подумаю. Позвоню еще.
И бросил трубку.
– Ну что, засек? – повернулся Родион к Руденко, возившемуся у аппаратуры.
– По базе не значится. Незарегистрированный сотовый, и при каждом разговоре новый. Туго сейчас с этим стало, левые сим-карты не регистрируют тысячами.
– Почему они отодвигают сроки? – страдальчески произнес Сухарев. – Какой в этом смысл? Может быть, Дениса в самом деле уже нет?..
– Он жив, – уверенно сказал Родион. – Теперь понятно, что жив. Просто они действуют не спеша – боятся провала, страхуются.
– Они уже догадались, что мы обратились в милицию?
– Они знают об этом, можете не сомневаться.
– Откуда?
– Знают.
Снова запиликал телефон.
– Значит так, папаша! – Голос попер навязчиво, нагло. – Мы знаем, что у тебя на хате сидит мент Руденко. Если бы не он, все было проще – так ему и передай. А еще передай, что если он будет рыпаться и лезть не в свое дело, пацан умрет из-за него. Понял?
– Понял…
– А теперь слушай насчет свитера. Мы возьмем его – специально, чтобы посмотреть, не кинешь ли ты подлянку, мандовошку какую. Передавать будешь один, безо всяких мусоров. А наши люди будут смотреть. И если заметят рядом хоть одного легавого – все, хана твоему сопляку, расчебраним его и скормим собакам. Я сам лично скормлю. Въехал?
– Да, – прошептал Сухарев, вздрагивая всем телом, мелко трясясь губами и пальцами. Трубка едва не падала из его рук.
Никогда я не видел, чтобы настолько крутого бизнесмена так сокрушительно сломали и деморализовали – меньше, чем за час. Это было похоже на бой Кличко-младшего с Сандерсом. Только что Владимир был полон сил, приплясывал и не сомневался в победе, и вот вдруг резко сдал, опустил руки, ослабел ногами, забыл навыки, приобретенные в ходе многолетнего превосходства над противниками, словил очередной удар в челюсть и бессознательной тушей рухнул на ковер, разбрызгав в стороны капли горячего пота. Уноси готовенького…
Не подумайте, что я злорадствовал хотя бы в малейшей степени. Напротив – проняло меня до озноба, я был готов положить жизнь за то, чтобы выручить мальчика. И не ради парня, коего я, вопреки прогнозу Родиона, так пока и не полюбил – не нашел пока, за что. Ради Петра Арсеньевича. Он любил чадо свое истово, искренне, истинно, без фальши. Если бы ему предложили взойти на эшафот и положить голову на плаху, чтобы сына отпустили из плена, он бы так и сделал. Я начал понимать, почему он затеял борьбу с наркотиками – не ради показухи, нет. Сухарев, несмотря на внешнюю закрытость и чопорность, оказался настоящим человеком. Он жил ради сыновей, сыновей многих людей. И, как часто случается, утерял собственного сына, пропустил сквозь пальцы как песок.
Когда я понял, что он испытывает, острейшим ножом резануло по сердцу. Я, балбес-ловелас, достигший среднего возраста, не имел до сих пор ни детей, ни семейных обязательств. Этот человек достиг всего, и у него забрали сына. У него вышибли из-под ног землю, как у приговоренного к повешению выбивают из-под ног табуретку.
Я поклялся тогда, что мы вернем Сухареву сына. И что у меня тоже будет сын или дочка, все у меня будет. Легче легкого было клясться… Но я клялся честно, ей-богу.
Подлизы зацепили меня душевно. Я не подозревал, что зацепили, и понятия не имел, что это в действительности значит. Просто я проникся сердцем к сухарю Сухареву, и увидел, что он – хороший человек, стоящий одной ногой на краю пропасти, а другую ногу занесший над пропастью – еще сантиметр вперед, и равновесие окончательно нарушится, и кувыркаться вниз полкилометра, теряя по пути части тела, разбрасывая их на прокорм падальщикам. Я захотел схватить его за руку, чтобы не разбился.
Во что превратился мой романтический отпуск? Почему я стою в чьей-то квартире, занимаюсь не своим делом и сочувствую чужому человеку? Может, феромоны подлиз все же начали влиять на меня, пробились сквозь отмершие нюхательные нервы?
Нет, нет, это был именно я. Я настоящий, такой, какой есть.
Я сделал шаг вперед и крепко сжал запястье Сухарева.
– Держитесь, – шепнул я почти беззвучно. – Держитесь, Петр Арсеньевич.
Они посмотрел на меня и горько улыбнулся. Чуть кивнул головой. Понял, зачем я нужен здесь.
– Ждем тебя через час, – надменно произнес голос из колонки. Приедешь на машине на площадь Лермонтова и встанешь у «Макдональдса». Будешь один, за рулем. Мы звякнем тебе на мобилу и скажем, куда ехать дальше.
Руденко и Агрба одновременно показали Петру Арсеньевичу большие пальцы: отлично, мол. Я тоже почему-то обрадовался.
– Я не вожу автомобиль, – сказал Сухарев, в голосе его прозвучала паника. – У меня даже прав нет. Может быть, какой-то другой вариант?
