– Неплохо, молодой человек, насколько вообще мое существование можно назвать жизнью, – старик обернулся на голос Демида. – Я бы скорее назвал это квазижизнью, неким эрзацем из моих собственных интеллектуальных исследований и эстетических потуг Хозяина – моего нечастого, но, увы, единственного собеседника. Видите ли, я – Художник. Художник с большой буквы, наделенный талантом необычайной силы. Вы можете посчитать это хвастовством, но поверьте, если бы моим произведениям суждено было вырваться из этого жалкого, к тому же перманентно выключающегося мирка в большой, прекрасный мир, передо мной померкли бы и Веласкес, и Рафаэль, и Гольбейн. Я уже не говорю о жалких потугах всяких псевдохудожников типа Дали или… э… Шагала. Ибо их эстетические установки неверны изначально. Они пытаются исказить предметы внешнего мира, изображая их. Они привносят в свои картины элементы собственного мироощущения, собственные слабости, свойственные несовершенной человеческой натуре.
– Хм, интересно. Пожалуй, именно так – слабости и несовершенство. И, я бы еще сказал, неуверенность в завтрашнем дне. Это, безусловно, удручает. Но вы, конечно, разгадали секрет истинно гениального творчества?
– О да, мой юный друг! Я вполне могу понять этих людей, именующих себя художниками. Они пресыщены объективностью наружного мира, реальные предметы окружают их от рождения и до самой смерти. Они стараются убежать от обыденности и невольно (а то и нарочито) преображают рисуемые ими субъекты – порой до неузнаваемости. Возьмем, к примеру, картину некоего Пикассо. Он изображает квадратный… арбуз! Вы когда-нибудь видели квадратный арбуз, юноша?
'Видел', – хотел сказать Демид, но сдержался. Пока он не мог понять, зачем Алексей создал сего старикана, страдающего манией величия.
– Вы Никиту Сергеевича Хрущева, случаем, не знаете? – спросил он.
– Нет, не имею чести. А что, он тоже из этих… так называемых художников?
– Нет. Это видный политический деятель недалекого прошлого. Я думаю, он был бы вашим большим поклонником. Хрущев всегда ратовал за реализм.
– Благодарю вас, – бородка на одутловатом лице старика гордо встопорщилась. – Вначале я был создан как графическая программа. Я помогал Хозяину создавать все те образы, что существуют в этих бесчисленных кубических клетках. Он вложил в меня бездну информации – ведь я никогда ничего не забываю, и в любой момент могу вызвать из памяти любую картину художника, когда-либо жившего на земле. Но как ни странно, вся эта эстетическая экспансия не испортила меня, и я сформировался как самостоятельная художественная личность. Я преодолел субъективность эмоций и вывел свой, единственно правильный метод. Слушайте, в чем он состоит: изображаемая вами вещь должна быть максимально приближена к реальной. Она не должна быть лучше или хуже изображаемого предмета – она должна быть самим им, и лишь тогда она оживет и превратится в реальность!
'Мудрено,– подумал Дема. – Не могу ручаться, что я что-нибудь понял'.
– Замечательно! А где же ваши произведения? Я был бы счастлив познакомиться хотя бы с малой толикой оных.
– Они здесь, – Художник показал на свою голову, увенчанную беретом. – Собственно, я уже отошел от рисования картин. Я рисую лишь предметы – как живые, так и неживые. И уверяю вас, в этом и состоит искусство, конечную цель которого я постиг.
Он взмахнул кистью и нарисовал прямо в воздухе ящерицу. Она свалилась на пол, прытко перебирая лапками, пробежала сквозь стену и исчезла.
– Вот это да! – Демид изобразил восхищение. – Она что, и вправду живая?
– Да, насколько можно назвать живым сущее в этом иллюзорном мире. Но у нас здесь свои законы, отличные от положений внешней среды, так что можете считать ее не менее живой, чем меня самого.
– Великолепно, господин Художник! Я очень рад, что познакомился с таким великим человеком. Поскольку вы приложили руку к созданию всех его обитателей, то вас, пожалуй, можно считать отцом всего местного народа. Отцом и… патриархом.
– Очень интересная мысль, молодой человек, – напыщенно изрек старик. – Пожалуй, так. К сожалению, что для реализации этого несомненного статуса не имеется никаких возможностей. Единственный человек, с кем я имел возможность беседовать, это был сам Эй-Пи. Сейчас же я наслышан о его смерти. Жаль, очень жаль. Несмотря на ограниченные эстетические способности, человеком он был весьма привлекательным.
– Разрешите представиться – Демид, магистр естественных наук. Я являюсь наследником Эй-Пи и сейчас собираюсь окончательно взять в свои руки управление вашим миром. Мне необходимо принять дела и получить кое-какую информацию.
– Проще говоря, вы хотите завоевать компьютер? – Художник с прищуром глянул на Демида и тот подумал, что старик знает больше, чем показывает. – Это непросто.
– Вы знаете, с кем я должен сражаться? Вы должны знать!
– Разумеется, – художник и не думал что-то скрывать. – Вы должны победить Муркулюка. Честно говоря, не знаю, как это можно сделать. Я принимал участие в его создании и, по-моему, у него нет слабых мест. Это настоящий убийца – настолько агрессивный, насколько вообще может быть агрессивным компьютерный монстр. Правда, выдам вам маленькую тайну – он несколько глуповат. Но не думаю, что вы успеете заметить это за те несколько секунд, пока он будет расправляться с вами.
– Ну, обрадовали, – буркнул Демид. – А чем он хоть вооружен-то?
– У него длинный обоюдоострый меч, а также метательные звездочки – острые, как бритва, он кидает их сразу по шесть штук. И еще круглый щит пятой степени защиты – неуязвимый для любого оружия, которое я могу создать.
– А вы можете нарисовать оружие?
– Ну разумеется, – старик гордо выпятил нижнюю губу. – Любое, какое вы пожелаете.
'Так. На мечах рубаться? Не стоит. Фехтовальщик я слабый. Попробуем огорошить его чем-то неожиданным'.
– Нарисуйте мне, пожалуйста, нунчаки.
– Нончаку? Японский боевой цеп? Вам какой – двух– или трехзвенный?
– Трехзвенный. Или нет, лучше два двухзвенных, деревянных. Но чтобы это дерево было крепче самого твердого железа.
– С удовольствием.
На создание нунчаки ушло секунд десять. Демид со свистом рассек воздух деревянными палками. Оружие и вправду было отличным.
– Что вы еще желаете?
– Цепь – длинную, серебряную, очень прочную, с тремя кольцами на конце.
– Такая цепь называется тинснейк. Ее применяли в средние века охотники на ведьм в средней Англии. Считалось, что она обладает магическими свойствами.
Демид опешил. Он считал, что цепочка, доставшаяся ему от Защитника, является единственной в своем роде. Вот, оказывается, откуда она вела свое происхождение.
– И еще щит, – добавил он. – Хотя, как же я буду держать его – обе руки у меня будут заняты оружием?
