гласило:
– Что же, стиль не нов, – пробормотал Дема. – Как там в эпиграфе значилось? 'О, сколько нам открытий чудных готовит просвещенья дух – и опыт, сын ошибок трудных, и гений, парадоксов друг'. Пушкин Александр Сергеич. Передача 'Очевидное-невероятное', – Демид почесал в затылке. – Итак, что мы имеем? Ядро меня зовет. Ядро так Ядро. Ладно, хоть не ведро. Что еще есть в стихотворении, кроме вышеупомянутого Ядра – древнего и до тошноты мистического? Имеется пара знакомых элементов: Враг и волки. Ладно, это мы уже проходили. Ага, вот еще что. Тюльпан. Раскалывает, понимаешь ли, камень и лезет прямо в душу.
Демид отправился прямехонько в мастерскую Художника.
– Привет, Альфредо. Мне нужна твоя помощь.
– Приветствую вас, Ди-Пи. Всегда к вашим услугам. – Художник стоял в позе Карандаша из журнала 'Мурзилка' с палитрой в руках, и, наверное, обдумывал очередной шедевр, способный затмить Лукаса Кранаха-старшего и Илью Глазунова, вместе взятых.
– Ты знаешь все двери в главном коридоре Внутреннего Мира?
– О да, – Художник величаво качнул ухоженными кудрями. – Все двери, которые я создал для Эй-Пи, известны мне, как свои пять пальцев.
– И много их?
– Тысяча четыреста тридцать две.
– Ничего себе! – Дема присвистнул. – А я и в пятидесяти не побывал. Слушай, а двери с изображением цветов есть?
– Есть дверь Розы. Очень красивый барельеф. Я инкрустировал его рубинами и шпинелью. Эстетические установки при создании входа в директорию архиважны. Не внешняя броскость, но верное отражение сути хранящихся за дверью знаний являются целью…
– А тюльпан? – перебил его Дема. – Есть дверь с тюльпаном?
Демид готов был поклясться, что Художник побледнел и едва не выронил палитру. Да, компьютер умело мог изображать эмоции – и гнев, и радость, и иронию, но сейчас он скорее старался скрыть свои чувства и не показать страх. Неподдельный страх.
'Я попал в точку. Прямо в яблочко'.
– Нет, такой двери нет. – Голос Художника не отличался искренностью и теплотой.
– Врешь. Скажи честно: ты знаешь о такой двери?
– Да, – Альфредо отвел взгляд от Демида.
– Она существовала во Внутреннем Мире раньше?
– Да. Но я стер ее по приказанию Эй-Пи. Это плохое место, хозяин, очень плохое! Давайте прекратим разговор об этом. Пожалуйста!
– Вот как ты заговорил, – Демид усмехнулся недобро. – А мне как раз хочется узнать побольше об этой дверке. Чем она тебе так не нравится?
– В нее нельзя входить. Нельзя! То, что находится за дверью, может привести к уничтожению Внутреннего Мира!
– Хм, несколько неожиданно… А Алексей, то есть, Эй-Пи, входил в нее?
– Да. Несколько раз.
– Чего же ты испугался, Альфредо? Алексей входил – и ничего страшного не произошло. Не развалился твой Мир на кусочки. Мне нужна эта дверь. Ты должен нарисовать ее снова.
– Нет! Нет, о Боже, я не могу сделать это! Хозяин сказал, что это приведет к тотальной деструкции…
– Я, я теперь хозяин, ты понял?! – заорал Демид, с трудом сдерживаясь, чтобы не влепить затрещину напыщенному толстяку. – Ты сделаешь это немедленно, или я сотру тебя в порошок!
Альфредо съежился и закрыл лицо руками. Демид сконцентрировался и вызвал в своем зрении поведенческий каркас Художника. Пять линий в скошенном октаэдре вели себя безобразно – распухли, светясь нездоровым болотным цветом, извивались как черви. Демид восстановил их в нормальном виде и почувствовал, как паническое состояние Художника уходит, оставляя место апатии и безразличию. Дема попытался влезть в память Альфредо, но там было пусто. Художник, в отличие от обычного человека, не имел собственной памяти. Он являлся лишь составной частью, небольшой веточкой на древе каталогов, а в общую компьютерную память Демид попасть так и не мог, вынужденный общаться с электронным мозгом при посредстве персонажей-фантомов, надоевших ему до смерти.
– Альфредо, – спросил он, – кто хозяин?
– Вы. Вы – хозяин Внутреннего Мира.
– Так-то лучше. Ты подчиняешься мне?
– Да, хозяин, – Художник выглядел заторможенным, воля его, казалось, была сломлена.
– Пойдем, – Демид взял Художника за рукав и вытолкнул в главный коридор. – Где должна быть дверь с тюльпаном?
– Где угодно, – Голос Художника звучал глухо и безлично, как у робота. – Она может быть создана вновь в любом месте. Это не имеет значения.
– Рисуй! – приказал Демид, не давая Художнику опомниться.
Дема смотрел, как Художник медленно, мазок за мазком, создает очертания серой каменной двери. 'Внутренний Мир может быть разрушен… – думал он. – Что, если и в самом деле он перестанет существовать? Имеешь ли ты право сделать это – уничтожить целый мир, населенный разумными существами, хоть и не людьми? Да, конечно, ты не можешь представить, что обычный компьютер восстанет против того, что ты стираешь в нем какую-нибудь программу и начнет бить тебя током. Изначально предполагается, что машина – существо низшее по сравнению с человеком, и, прояви она своенравие, подлежит ремонту либо списанию в утиль. Но здесь такой простой подход не подходит. Этот компьютер – не вульгарный механизм, пусть даже феноменально умный. Это индивид, способный иметь собственные суждения, переживать, любить и ненавидеть. Можно назвать его и произведением искусства – необыкновенным, имеющим миллионы тончайших граней, способным дать такое эстетическое наслаждение, о котором не смеет мечтать даже самый безумный сюрреалист. В конце концов, это уникальный прибор, с которым не может сравниться ничто на земле, невиданный рывок в технологии…'
Все это было неправдой. Неправдой было то, что Демид не хотел гибели Внутреннего Мира. Неправдой был и сам Внутренний Мир – его просто не могло существовать. Не было здесь никакой технологии. Был просто обман, суть которого Демид не в силах был разгадать. Не мог Алексей, каким бы гениальным программистом он ни был, создать думающий компьютер. К тому же,
