одного из постов, а именно — командующего группой армий 'Висла'. Когда стало ясно, что и сам рейхсфюрер не против, но не хочет самолично говорить об этом Гитлеру, Гудериан воспользовался предоставленным ему шансом. Он предложил: 'Тогда дайте мне полномочия сказать это за вас'. Гиммлер не возражал. В ту же ночь Гудериан встретился с Гитлером и предложил ему новую кандидатуру командующего — генерал- полковника Готтхарда Хейнрици. Хейнрици являлся командующим 1-й танковой армией, ведущей бои против фронта Конева в районе Ратибора. Выслушав Гудериана, Гитлер с величайшей неохотой, но все же согласился с его предложением.
Когда Хейнрици прибыл в Хасслебен, то там также появился и Гиммлер. Он стал рассказывать новому командующему о складывающейся ситуации на фронте. Слова Гиммлера больше были похожи на самооправдание. Когда Хейнрици уже устал слушать этот бесконечный монолог рейхсфюрера, в комнате вдруг зазвонил телефон. Гиммлер взял трубку. Звонил генерал Буссе, командующий 9-й армией. Он сообщил, что в районе Кюстрина немецкие войска постигла новая крупная неудача. Коридор на восточном берегу Одера, связывавший крепость Кюстрин с основным фронтом, был перерезан русскими войсками. Гиммлер быстро передал трубку генералу Хейнрици, 'Вы — новый командующий группой армий, — произнес он. — Вам и отдавать приказы'[316]. После этого рейхсфюрер поспешно покинул помещение.
Борьба за плацдармы по обеим сторонам Одера носила крайне ожесточенный характер. Если советские войска захватывали какую-нибудь деревню и находили там нацистскую униформу или свастику на стенах домов, то они часто расстреливали всех оставшихся в живых жителей данного населенного пункта. Во многом именно поэтому обитатели деревень, которые были вначале захвачены частями Красной Армии, а потом вновь освобождены немецкими войсками, мало что говорили о жестоком поведении советских военных властей. Дело в том, что свидетелей подобного поведения уже не оставалось в живых[317].
Все больше германских фронтовиков и недавно мобилизованных юнцов открыто выражали свое недовольство необходимостью воевать до последней капли крови. Представитель шведского посольства, совершивший поездку от Кюстрина до Берлина, докладывал военному атташе Швеции в Германии майору Юхлин-Даннфелу о том, что он насчитал на своем пути целых двадцать постов полевой жандармерии. В задачу охранников входил арест дезертиров, бегущих с фронта[318]. Еще один швед отмечал, что германские войска, продвигающиеся к фронту, не представляют собой внушительную силу. 'Солдаты выглядят апатичными и истощенными'[319] .
Условия для строительства обороны в пойме Одера, этой сырой равнины со множеством искусственных дамб, оказались чрезвычайно плохими. Рытье траншей и щелей было ужасной работой. Уже на глубине меньше чем в один метр начинала сочиться вода. Февраль не был на этот раз таким холодным, как обычно, что, впрочем, не облегчало работу землекопов. К недостатку опытных солдат в германской армии прибавились еще и трудности с обеспечением боеприпасами и горючими материалами. Так, например, в дивизии СС '30 января' штабные автомобили можно было использовать только в случае крайней необходимости. Ни одна артиллерийская батарея не имела права открыть огонь без предварительного разрешения свыше. Дневная норма для одного орудия составляла всего два снаряда.
Советские солдаты также закапывались в землю. Они рыли длинные траншеи и индивидуальные ячейки. Снайперы выбирали себе удобные позиции в кустарнике, в перелеске или на крыше полуразрушенных домов и тщательно маскировали их. Они могли по шесть, а то и по восемь часов находиться без движения. Их основными целями были немецкие офицеры, за которыми по значимости следовали повозки с продовольствием. Днем немецкие военнослужащие просто не могли передвигаться по фронту. Без движения целый день лежали и советские разведчики. Но, как только наступала темнота, они проникали сквозь германские заслоны, захватывая в плен зазевавшихся солдат — 'языков'. После этого их тащили в советский тыл для допроса. Артиллерийские наблюдатели также ощущали себя снайперами; действительно, им нравилось думать о себе как о снайперах, только с куда более длинными стволами своих оружий.
Весеннее половодье во многом было на руку Красной Армии. Поверхность мостов через Одер, построенных советскими инженерами, находилась от двадцати пяти до тридцати сантиметров ниже уровня воды. Фактически мосты превратились в искусственные броды[320]. Пилотам люфтваффе, вылетающим на бомбежку переправ на своих 'фокке-вульфах' и 'штуках' (пикирующих бомбардировщиках. Примеч. пер.), было чрезвычайно тяжело обнаружить подобного рода вооружения.
* * *
Пока министр пропаганды Геббельс все еще проповедовал неизбежность окончательной победы немецкого оружия, рейхскомиссар Геббельс, лицо, ответственное за оборону Берлина, приказал строить различные препятствия вокруг германской столицы. В результате десятки тысяч голодных мирных жителей, в основном женщины, были отправлены на рытье противотанковых рвов. Там они теряли остатки своей силы и энергии. Несмотря на все наказания и обвинения в пораженчестве, среди немцев стали упорно распространяться слухи о некомпетентности нацистской бюрократии, о бесполезной трате времени на возведение укреплений, которые никогда не пригодятся[321]. 'За всю войну, отмечал один штабной офицер, — я ни разу не видел ни одного противотанкового рва — будь то наш или вражеский, — который смог был остановить танковую атаку'[322]. Армейские офицеры были против возведения таких земляных рвов еще и потому, что они мешали транспортному движению в направлении Зееловских высот и создавали хаос среди мирных жителей, бегущих с западного берега Одера в Берлин.
Бранденбургские крестьяне, вынужденные остаться на своей земле по причине того, что их призвали в фольксштурм, вдруг обнаружили, что им просто невозможно заниматься собственным хозяйством. Представителю нацистской партии, отвечавшему за сельскохозяйственные работы в этом районе, было приказано реквизировать всех лошадей и повозки для транспортировки раненых и боеприпасов[323]. Даже велосипеды передали так называемой дивизии истребителей танков. Однако наиболее показательным примером степени оснащенности германских соединений являлось то, что регулярные войска были вынуждены после бегства с Вислы отбирать у фольксштурмовцев ранее выданное им оружие. В ряде случаев это действительно позволяло повысить боеспособность воинских частей.
Батальон фольксштурма 16/69 был дислоцирован в районе Врицена, неподалеку от передовой линии фронта. В нем насчитывалось сто тринадцать человек, из которых тридцать два занимались оборонительными работами в тылу, а сорок — находились на излечении в госпитале. Остальные военнослужащие охраняли противотанковые рвы и мосты. На вооружении батальона имелись целых три типа различных пулеметов (включая несколько советских единиц), огнемет, к которому не хватало необходимых деталей, три испанских пистолета и двести двадцать восемь винтовок из шести стран. Отчет о наличном оружии батальона вряд ли содержал какие-то неточности, поскольку районная администрация в Потсдаме особо предупреждала, что ложные доклады 'равносильны военному преступлению'[324]. Но во многих случаях даже этот бесполезный арсенал не мог быть передан подразделениями фольксштурма стоящим поблизости от него боевым частям, поскольку нацистские гауляйтеры заявляли, что оружие, которое в свое время было одолжено у вермахта, может ему и передаваться.
В отчетах гестапо, распространявшихся среди лидеров нацистской партии, говорилось о растущем презрении немцев к своему руководству. Простых граждан возмущало, почему они должны умирать за тех, кто сам ничего не делает и находится в безопасности. Особенно резко высказывались в отношении так называемых 'выдающихся людей'[325]. Попытки гауляйтеров поднять моральное состояние подопечного им населения были порой похожи на дурной анекдот. В частности, изобретались различные лозунги. В Бранденбурге, например, представителям нацистской партии предстояло мобилизовывать людей на борьбу с врагами со следующим воззванием: 'Лучше свежий воздух фронта, чем духота квартир!'[326] Доктор Лей, заведующий организационным отделом национал-социалистской партии, представил перед фюрером план создания добровольческого корпуса 'Адольф Гитлер', в который предполагалось набрать до сорока тысяч фанатичных волонтеров[327]. Он также просил Гудериана резервировать для новых добровольцев
