Для стимулирования ненависти советских бойцов к противнику политработники не уставали повторять о том, что немцы должны заплатить 'по полному счету'[417] за все их преступления на советской земле. В каждом полку солдатам и офицерам рассказывали о зверствах гитлеровских захватчиков над советскими людьми, грабежах и насилиях 'фашистских собак'. Так, в одном из батальонов военнослужащие определили следующий 'счет' противнику, за который им предстояло отомстить: семьсот семьдесят пять родственников солдат и офицеров — убито, девятьсот девять родственников — угнано в немецкое рабство, четыреста семьдесят восемь сожженных домов и триста три уничтоженных колхоза. В каждом полку 1-го Белорусского фронта устраивались митинги отмщения. Они вызывали у бойцов огромный энтузиазм. Политработники отмечали, что бойцы 1-го Белорусского фронта, равно как и все солдаты Красной Армии, полны благородного желания отомстить фашистским оккупантам за все их ужасные преступления и насилия.
Шифровальщица при штабе 1-го Белорусского фронта вспоминала, что над дверями их столовой висел большой плакат. На нем были написаны следующие слова: 'Ты еще не убил немца? Тогда убей его!'[418] Все солдаты находились под большим впечатлением от призывов Ильи Эренбурга. И им действительно было за что мстить, Родителей этой девушки, например, убили в Севастополе. По ее словам, ненависть солдат к своим врагам являлась настолько сильной, что ее было тяжело контролировать.
В то время пока политработники в частях культивировали в своих солдатах ненависть по отношению к противнику, готовя их к последнему удару по Берлину, офицеры из 7-х отделов политуправлений занимались пропагандой на вражеские войска. Их деятельность была подчинена задаче: убедить немецких военнослужащих, что добровольная сдача в русский плен означает не только жизнь, но и хорошее обращение в лагере.
Время от времени в 7-е отделы попадали мешки с письмами от родственников немецких солдат, направленные на фронт. В основном они поступали из разведывательных подразделений, совершивших очередной рейд по немецким тылам. Эти письма вскрывали и читали германские коммунисты или 'антифашисты', прикрепленные к упомянутым отделам. Для полноты картины перлюстрировались и письма, отобранные у немецких военнопленных. Советское командование интересовали факты, характеризующие настроения среди германского гражданского населения, информация о его продовольственном снабжении (особенно количество молока для детей), данные, касающиеся эффекта от англо-американских бомбардировок и т. д. Сведения, полученные из этих писем, посылались как в вышестоящие инстанции, так и использовались для составления пропагандистских листовок непосредственно на фронте[419].
Один из самых распространенных вопросов, задаваемых немецким военнопленным, касался наличия у Германии химического оружия. Советское командование было сильно обеспокоено возможностью применения Германией специальных отравляющих средств на заключительном этапе войны. По мнению советских офицеров, безвыходность ситуации была хорошим стимулом для такого шага, тем более что нацистское руководство не раз заявляло об обладании 'чудо-оружием'. Определенная информация поступала из Германии в Швецию. В ней говорилось, что химическое оружие, помещенное в длинные контейнеры, уже распределено между специальными частями. На контейнерах имеется следующая инструкция: 'Может быть использовано только по личному указанию фюрера'[420]. До шведского военного атташе дошли слухи, что только страх за гибель всего живого на огромном пространстве стал причиной отказа от применения отравляющих веществ. Фактически это подтверждают имеющиеся данные, что нервно-паралитический газ (подобный зарину или табуну), хранившийся в цитадели исследовательского центра химического оружия вермахта в Шпандау[421], был уже распределен между частями и готов к применению. Фельдмаршал Кессельринг говорил обергруппенфюреру СС Вольфу, что помощники Гитлера уговаривают его применить 'Verzweiflungswaffen', или 'оружие отчаяния'[422].
Спустя несколько дней после окончания войны Альберт Шпеер поведал допрашивавшим его американским офицерам, что на заключительном этапе сражений нацистские фанатики действительно 'обсуждали вопрос о применении химического оружия'[423]. Согласно советским источникам, немцы использовали отравляющие вещества в феврале 1945 года под Глейвицем. Утверждалось, что противник произвел газовую атаку с помощью авиации и артиллерии. Однако в этой информации отсутствуют многие детали. Таким образом, можно предположить, что советская сторона либо подняла ложную тревогу, либо сфальсифицировала эти сведения, чтобы привлечь внимание к угрозе применения отравляющих веществ. В процессе обучения советских солдат заставляли тренироваться в противогазах по четыре часа в день и по крайней мере одну ночь не снимать с себя защитных масок. В войсках появились специальные защитные костюмы, равно как и маски для лошадей. Выходили приказы и инструкции, как оберегать от отравления еду и питьевые источники, готовить бункеры и подвалы на случай применения химических веществ. Однако вопрос о том, насколько тщательно бойцы и командиры Красной Армии соблюдали меры предосторожности против газовой атаки, остается открытым: 'противохимическая дисциплина' находилась в ведении НКВД.
Более серьезно советские военнослужащие относились к обучению стрельбе из немецких фаустпатронов[424]. Частям Красной Армии удалось захватить большое количество экземпляров этого оружия, и появилась возможность организовать при каждом стрелковом батальоне группу подготовленных военнослужащих, умеющих обращаться с фаустпатронами. Политработники сразу же ухватились за этот факт и провозгласили лозунг: 'Бей врага его собственным оружием!' Тренировки включали стрельбу по подбитым танкам или по стенам домов с расстояния примерно в тридцать метров. В 3-й ударной армии комсомольские организации ставили в пример наиболее подготовленных военнослужащих. Так, сержант Беляев из 3-го стрелкового корпуса сделал выстрел по дому с расстояния в пятьдесят метров. Когда дым рассеялся, то в стене обнаружилась дыра, величина которой позволяла быстро проникнуть внутрь здания целому подразделению. На громадное большинство советских солдат стрельба из фаустпатронов производила сильное впечатление. Они также понимали, что это оружие скорее всего будет ими использоваться не по прямому назначению — против танков, а для разрушения кирпичных или каменных стен. Уже тогда было понятно, что в Берлине развернутся ожесточенные уличные бои и борьба будет вестись за каждый дом.
Глава двенадцатая
В ожидании штурма
В начале апреля 1945 года Берлин пребывал в ожидании скорого советского наступления. В атмосфере города витали настроения отчаяния, дурного предчувствия и усталости.
'Вчера фон Типпельскирх вновь пригласил нас на ужин в Меллензее, доносил в Стокгольм шведский военный атташе в Берлине. — Я пошел туда больше из любопытства, чем по какой-либо другой причине, но особо не ожидал услышать что-нибудь интересное. Теперь все жили только одним днем. Вечер прошел в траурном настроении. На нем царила атмосфера полной безнадежности. Никто и не старался скрыть истинное положение дел, а говорил о ситуации так, как она выглядела в действительности. Некоторые пребывали в плаксивом настроении, стараясь заглушить свой страх с помощью бутылки'[425].
Фанатики, собравшиеся бороться до последней возможности, оставались только среди тех нацистов, которые были уверены, что конец 'третьего рейха' одновременно означает и их собственный конец. Подобно самому Гитлеру, они считали, что все немцы должны разделить их собственную судьбу. Уже начиная с сентября 1944 года, в период быстрого продвижения частей Красной Армии и западных союзников к Германии, нацистское руководство стало готовиться вести борьбу против врагов и после поражения. Оно решило основать сопротивление на оккупированной противником немецкой территории под кодовым наименованием 'Вервольф'.
Термин 'Вервольф' был взят из романа о Тридцатилетней войне Германца Лёнса, ярого националиста, погибшего еще в 1914 году. В октябре 1944 года, когда идея организации подпольных отрядов стала
