Однажды, в сезон сбора кофе, молоденькая девушка из племени кикуйю -звали ее Вамбои -- попала напротив моего дома под повозку, запряженную волами, и была убита. Эти повозки возили кофе с поля на мельницу, и я строго запретила туземцам кататься на них. Иначе в каждой такой повозке веселая компания девчонок-сборщиц кофе и их младших братишек и сестриц весело катилась бы на медлительных волах -- а ходят они медленнее, чем кто бы то ни было -- и волам было бы тяжело таскать лишний груз. Но у молодых возчиков не хватало духу сгонять волооких красавиц, которые бежали рядом с повозками и просились прокатиться, и возчики, не в силах отказать им в этом удовольствии, просили только слезать с повозки, когда она оказывалась на виду) приближаясь к моему дому. Но бедная Вамбои упала, спрыгнув с повозки, и колесо раздавило ее маленькую черную головку, а по колее потянулись следы крови.
Я послала за ее старым отцом и матерью, они пришли с поля, стеная и плача. Я знала, что смерть девушки -- тяжелая материальная потеря для них: ей было пора замуж, и за нее они получили бы и овец, и коз, а может, и пару телок впридачу. Они надеялись на это с самого ее рождения. Я обдумывала, чем я должна им помочь, как вдруг они все обратились ко мне, настойчиво требуя выплатить им полную цену.
Нет, сказала я, платить я не собираюсь. Я запретила девушкам с фермы кататься на повозках, и все люди знали об этом. Старики кивали головами, словно соглашаясь со всеми моими словами, но от своих требований
отказаться не желали. Они твердили, что кому-то надо платить -- и все. Никакие возражения просто не доходили до них -- с тем же успехом можно было вдалбливать им в головы теорию относительности Эйнштейна. Их нельзя было упрекнуть ни в жадности, ни в назойливости, -- когда я прекратила переговоры и пошла прочь, они поплелись за мной по пятам, словно притянутые магнитом -просто по закону природы.
Они уселись в ожидании у самого дома. Это были жалкие люди, истощенные вечным недоеданием: казалось, что на лужайке у моего дома приткнулась пара маленьких барсуков. Так они сидели до темноты, и я уже почти не могла разглядеть их на фоне травы. Несчастье совсем сломило их: и потеря дочери, и грозившая им нищета слились в одно неизбывное горе. Фарах уехал на целый день, и еще не вернулся, когда в моем доме зажигали свет, и я послала старикам немного денег, чтобы они купили себе овцу и приготовили поесть. Это был неразумный ход: они решили, что осажденный город готов сдаться, и остались сидеть на всю ночь. Не знаю, собирались ли они уйти, если бы вдруг, поздно вечером им не пришло в голову, что надо притянуть к ответу юнца, правившего волами, и взыскать протори с него. Они внезапно встали и ушли с моей лужайки, не проронив ни слова, а ранним утром отправились в Дагорети, где жил помощник районного инспектора.
На моей ферме затеяли долгое расследования убийства, во множестве появились молодые франтоватые туземцыполисмены; помощник инспектора предложил старикам единственный выход -- повесить погонщика за предумышленное убийство, но, собрав свидетельские показания, отказался от своего решения, а старейшины отказались собирать Кияму после того, как я и чиновник отклонили претензии. В конце концов старикам пришлось подчиниться непостижимому закону относительности, в кото
ром они не понимали ни слова, как приходилось и многим до них.
Временами мои старцы из совета Кияма так мне надоедали, что я им прямо высказывала, что я о них думаю. 'Вы, старые люди, -- говорила я, -- обираете штрафами свою молодежь, чтобы ваши юноши не могли ничего накопить, не даете им воли, а потом сами скупаете всех лучших девушек'. Старики слушали меня внимательно, только маленькие черные глазки сверкали на морщинистых, высохших лицах, а губы пошевеливались, словно повторяя мои слова: они были довольны, что прекрасный принцип наконец-то высказан во всеуслышание.
При всех наших разногласиях мое положение судьи племени кикуйю открывало передо мной множество возможностей, и я очень им дорожила. Я тогда была еще молода и часто задумывалась над тем, что значит справедливость и несправедливость, но главным образом с точки зрения подсудимого; на месте судьи я еще никогда не бывала. Но я очень старалась судить по справедливости, оберегая мирную жизнь на ферме. Иногда, если задача казалось мне слишком трудной, я уходила, чтобы побыть наедине с собой, прячась под некое воображаемое покрывало, лишь бы никто не мешал мне, не отвлекал разговорами. На обитателей фермы этот эффектный прием всегда производил благоприятное впечатление, и даже много времени спустя я слышала, как они с уважением говорили, что дело было очень сложное, и что никто не мог в нем разобраться, а мне понадобилась целая неделя. На туземца всегда можно произвести впечатление, если потратишь на окончательное решение больше времени, чем он сам, но это совсем не просто.
То, что туземцы выбрали в судьи именно меня и уважали мой приговор, можно объяснить только их особым, мифологическим или теологическим мышлением. Европейцы утратили способность создавать мифы или догмы
и восполняют недостачу, черпая из запасов прошлого. Но мышление африканца совершенно естественно ступает по темным и таинственным путям. И этот дар особенно ярко проявляется в их отношении к белым.
Это отношение уже с самого начала отражается в прозвищах, которые они дают европейцам, встретившимся на их пути, после очень непродолжительного знакомства. И европейцу необходимо выучить эти прозвища, если надо посылать гонцов с письмами к другу или спросить, как проехать к его дому, потому что туземцы знают иностранцев только под этими прозвищами. У меня был очень необщительный сосед, он никогда не угощал у себя гостей, и его прозвали 'Сахане Моджа' -- 'Один прибор'. Мой приятель, швед Эрик Оттер, назывался 'Ресасе Моджа' -- 'Один патрон' -- это значило, что ему нужен был всего один патрон, чтобы сразить дичь наповал, и этим именем можно было гордиться. Одного знакомого автомобилиста назвали 'Получеловек-Полумашина'. А когда туземцы дают белому человеку имя животного -- 'Рыба', 'Жираф', 'Жирный бык', они явно вспоминают какието древние басни, и белые люди сливаются у них со сказочными образами мифологических зверей.
Да, слова обладают какие-то магическим действием: если человека много лет все окружающие называют именем какого-нибудь зверя, он сам в конце концов так привыкает к этому имени, что начинает отождествлять себя со своим прообразом. А вернувшись в Европу, он удивляется, что там его никто так не называет.
Однажды в Лондонском зоопарке я встретилась со старым чиновником в отставке, которого я знала в Африке под кличкой 'Бвана Тембу', то есть 'Господин Слон'. Он стоял один, перед загоном для слонов, и глубоко задумавшись, созерцал слоновье семейство. Может быть, он частенько навещал их. Его слуги- туземцы, наверное, считали бы совершенно естественным, что он бывал там, но, веро
ятно, ни один человек в Лондоне, кроме меня, приехавшей туда всего на несколько дней, не понял бы его до конца.
Мышление туземцев работает по своим законам, оно как-то схоже с мышлением наших далеких предков, которые безоговорочно верили, что бог Один, чтобы видеть весь мир, отдал свой глаз, или представляли себе Амура -- бога любви -- мальчуганом, не ведающим любви. Возможно, что кикуйю на моей ферме признавали меня великим судьей только за то, что я не имела ни малейшего представления о тех законах, по которым выносила свой приговор.
Оттого что у туземцев есть особый дар создавать мифы, они иногда поступают совершенно непредсказуемо, и от этого вам не уберечься и не уйти. Они могут превратить вас в символ. Я хорошо знала это их свойство и даже придумала свое слово, называя это их отношение ко мне 'они делают из меня Медного 3мея'* Европейцы, долго жившие среди туземцев, поймут, что я хочу сказать, даже если обнаружат расхождение с библейским рассказом о медном змее. Я считаю, что при всех наших стараниях ввести в эту страну все, что дал человечеству научный и технический прогресс, даже несмотря на Pax Britannica**, это единственная практическая польза, какую туземцы получают от белых.
Конечно, не всех белых они могли использовать для этой цели, да и цена им была разная. Они в своем мире создали свой табель о рангах, сообразно тому, насколько мы годились на роль 'Медного Змея' в их жизни. Многие мои друзья -- Деннис Финч-Хэттон, Галбрейт и Беркли Коулы и сэр Нортроп Макмиллан -- пользовались у туземцев в этой роли особым уважением. Лорд Делами? считался Медным змеем первой величины. Помню, как я путешествовала в горах, когда на поля напала саранча. Насекомые уже побывали там год назад, а теперь их мелкие
* См. Библия, кн. Чисел, XXI, 9. ''' Зд. мир, навязанный Британией побежденным народам.
