Венецию.
- Хорошо, Артур, я сама найду выход. Но запомни - тебе он может не понравиться - Тони заперлась в кабинете покойной прабабушки и позвонила на Остров. Из осторожных намеков матери в ходе поздравления с двадцатитрехлетием она поняла, что в эти дни дома
находится Виктория, отметившая накануне в феврале свой день рождения. 'Дублерша' опять отличилась, сыграв роль благонравной девочки, проводящей праздник в кругу родных. Вот только там ли она еще?
- Мама, мне в последний раз нужна Тони. Всего на три дня. Устрой, пожалуйста. От этого зависит мое личное счастье! - использовала Антония аргумент, которому Алиса не могла противиться.
Вечером Алиса перезвонила, сообщив, что Викторию удалось уговорить и попросила к телефону Артура.
- Шнайдер, мадам Браун хочет тебя кое-о чем попросить.
- Естественно, твоей матери удалось меня уговорить! - Полковые трубы
играют тревогу. В бой - старичок Артур. Никто не пожалеет твою
ноющую поясницу. Боже - в марте в Венецию так скоро! Я просто
комикадзе. - ныл Артур, отчасти довольный тем, что ему не пришлось
брать на себя ответственность за авантюру Тони.
- Если серьезно, голубка: это плохая игра. Таково окончательное,
бесповоротно мнение лучшего друга и советчика. Дай бог, чтобы я
оказался неправ.
...На этот раз опасения Шнайдера показались несколько преувеличенными даже Виктории. Она с улыбкой вспоминала наивный трепет 'дублерши', приходившей в ужас от гостиничного сервиса 'Плазы' и была совсем непрочь ввязаться в небольшое приключение. Что и говорить - пять лет, проведенные в хорошем Университете, способствуют укреплению веры в себя, а если учесть, что пребывание в Америке Виктории Меньшовой целиком основываалось на вымышленной 'легенде', то его вполне можно было бы приравнить к деятельности разведчика, работающего в тылу врага.
Вначале, получив статус студента и отпустив Малло восвояси, Виктория действительно ощущала себя нелегалом, которую вот-вот поймают с поличным. Она боялась за свои фальшивые документы и таинственно полученный облик, повторяя по ночам вымышленную историю своей жизни - российской девушки, внезапно осиротевшей и эмигрировавшей к французким родственникам. Она детально продумала каждую мелочь, готовясь к любым вопросам. Но их никто не задавал. Студенческий коллектив сразу разбился на дружеские группировки, оставив замкнутую и взъерошенную француженку за бортом. Соседка Виктории по университетской квартире, являющейся аналогом российского общежития, смуглокожая латиноамериканка Гудлис сделала несколько попыток втянуть Тони в свой веселый кружок, но оставалась ни с чем. Очкастая молчунья предпочитала до закрытия просиживать в Университетской бюиблиотеке, или фонотенных залах. Спрятавшись в пластиковую выгородку, укрывающую от посторонних глаз, нацепив наушники с курсом английского или французского языка, Виктория чувствовала себя спокойнее. А утром, подхватив учебники, топала в аудиторию, высматривая исподлобья в пестрой шумной толпе молодежи человека в сером плаще, позвикивающего приготовленными для неё наручниками. Это была школа мужества и усидчивости длиной почти в два года. Пока в один прекрасный день ей просто надоело прятаться
по-страусиному головой в песок. осточертело уныние, постоянный
страх, унизительное ощущение вороватости. Да чем же она хуже всех
этих чрезвычайно бойких, раскрепощенных и не таких уж суперумных
юнцов, не дающих спуску ни полиции, ни профессуре, лезущих в науку,
секс и политику, устраивающих манифестации, диспуты, митинги
протеста и знойные вечеринки, завершающиеся 'свободной любовью' или
несвободной - кому что по вкусу.
Во всем этом Виктория разобралась лишь в конце третьего года, став робким наблюдателем в компании Гудлис. Ни с кем особо не сближалась, но и врагов не искала. Доброжелательная, тихая девушка, начавшая делать успехи в учебе. В общегуманитарном направлении кафедры Культуры она выбрала социологию и вскоре уже бегала с опросными листами социологической службы Университета по предприятиям города. На четвертом году обучения Виктория Меньшова выглядела настоящей американкой, умеющей отстоять свое место под солнцем. Она прекрасно играла в теннис, плавала, рисовала комиксы для студенческого журнала и посещала ипподром.
Представители мужского пола обратили внимание на длинноногую красотку как-то разом, после теннисного турнира, в котором она заняла второе место. К Виктории вдруг подкатила целая орава ухажеров, причем каждый из них начинал с одной и той же фразы: что это я тебя раньше не видел? Действительно, возможно ли было не заметить такую милашку, слолвно умышленно стравшуюся притушить
свое блистательное великолепие? Оказывается, мимикрия, свойственная
хамелеонам, очень ценное качество для человека, стремящегося слиться
с окружающей средой. Виктория, цепляющая очки в крупной роговой
оправе, туго закручивающая в пучоко мсвои роскошные волосы и
неизменно выбиравшая одежду цвета 'сырой асфальт', не привлекала
внимания, растворяясь в яркой шумной толпе эффектных девиц.
- Зачем тебе эти жуткие очки? - удивлялась Гудлис, разглядывая
забытые Викторией в ванной комнате окуляры.
- Они же у тебя без диоптрий
- Минус один. Отдай - я без очков ничего не вижу - Гудлис вернула очки
и надула губы
- Тебя то ли мама с крыши уронила, то ли папа напугал в детстве-.
Напоминания о родителях погружали Викторию в неподдельную скорбь.
Она регулярно отправляла матери через Остина послания и получала устные сообщения от неё а пару раз - настоящие письма. Но перспектива
попасть в Москву была весьма отдаленной и постепенно усадьба Браунов на Острове стала тем, что для каждого, проживающего вдали, означает понятие родной дом. Она с радостью проводила там каникулы, окруженная заботой и лаской, а образ Остина медленно, но верно сливался с памятью об Алисе. Отец и дед сошлись в одном лице, словно двоившееся изображение. Тогда в больнице Динстлера, придя в себя после сотрясения мозга, она сказала Осину 'папа!'. Это слово едва не срывалось с её губ и теперь, уж слишком велика была иллюзия - те же интонации, голос, движения, лицо. А главное - то же самое выражение глаз, восхищенных и немного встревоженных.
- Поверь мне, Вика, что бы ни случилось с тобой - я буду рядом и я помогу. Ты слишком большая находка в моей жизни, чобы позволить кому-то отнять его. Всегда помни об этом и ничего не бойся.
Похоже ощущение раздвоенности окружающего преследовало не только Викторию. Головокружительная зыбкость бытия, существования на грани фантастики и неальности порой казалась катастрофически гапбельной а иногда повергала участников этого жищненного спектакля в возвышенное умиление.
Так начинающий канатоходец, увидев перед собой раздваивающийся металлический луч троса, вначале от страха зажмуривает глаза, но поборов растерянность, движется дальше. Виктория постепенно набирала уверенность, обретая силу и переставая пугаться сюрпризов.
Приехав на каникулы после первого курса, она увидела восьмимесячного Готтла на руках Алисы, смущенно переводившей разговор подальше от детской темы. Вокруг бушевало майское цветение, пробивающийся сквозь нежную листву солнечный свет, казался светло-зеленым, насыщенным ароматами ландышей, нежно розовеющей сакуры. Мальчик тянул к Виктории ручки и пускал слюнявые пузыри.
- Зубки режутся - сказала Алиса, передавая его няне. А вечером на
'семейном совете' они решили, что Готтлиб Меньшов формально будет
считаться сыном Виктории. Конечно же, все уладится, встанет на свои
места, но прежде придется подождать, пока определится личная жизнь
Антонии.
